Атосса

Атосса пригрозила прогнать Эобаза, если со скифом произойдет недоброе.

— Лучше бы тебе, великая царица, дать мне на воспитание свирепую змею, чем это порождение Аримана. Скоро раб твой совсем лишится рассудка через это чудовище, — вопил Эобаз, простершись у ее ног.

Но однажды скиф сломал клетку с фазанами и, схватив птицу, пожрал ее, разорвав на части. Когда об этом сказали Эобазу, он велел ставить клетку с дичью возле пленника. Потом, вместо нее, явилась телега со снедью, плотно укрытая и завязанная ремнями. Выбрав минуту, скиф разрывал ремни, оттягивал тяжелые воловьи кожи и похищал с воза куски вяленого мяса.

Железное кольцо натерло ему шею до крови. Атосса велела снять цепь и приставила к пленнику пятерых воинов. Но скиф не пытался бежать, он также покорно шагал за колесницей, как будто продолжал оставаться прикованным к ней.

Так шли дни за днями. Персы углублялись в степь.

Сначала тянулась неровная местность, чувствовалась близость Понта по долетевшим струям соленого ветра и белым чайкам. Потом пошла плоская необозримая гладь. Открывалась подлинная Скифия с дремотным колыханием трав, жужжанием шмелей, криками коростеля, стадами зубров, сайгаков и кабанов, с тучными дрофами и с серебряными трубами лебедей в речных заводях. В степях стояла знойная весна: зацвел ковыль, жеребились дикие кобылицы и, предводительствуемые вожаками, повели жеребят на заветные пастбища. Иногда, совсем близко, из высокой травы поднималась задорная морда степного коня.

Атосса шла в самой гуще пешего войска, в клубах пыли, в потных испарениях. Большую часть пути сидела в закрытых носилках, пропитанных благовониями. Но она хотела видеть степь и потребовала, чтобы ей позволили идти в передовой линии. К удивлению Эобаза, представшего перед царем с этой просьбой, Дарий не стал противиться. При имени Атоссы он испытывал теперь глубокую горечь и редко посещал ее. Непроницаемое лицо, взгляд, полный затаенных чуждых мыслей — вот, что осталось от прежней царицы — его вдохновительницы. Дарий рассказывал ей, как скифы день и ночь бегут перед ним, не смея оглянуться и посмотреть на стальную поросль мечей и копий, заменивших траву в их степях, как он настигнет их у Гипаниса или у Борисфена, истребит воинов и поведет закованных жен и детей в рабство. Он не остановится после этого, но пойдет в загадочные земли Гелонов, одноглазых Аримаспов, дойдет до самых гриффонов, охраняющих золото, и посетит земли счастливых гипербореев. Потом он достигнет края земли.

Атосса слабо улыбалась. Царь оскорблялся, сердился и уходил недовольный. Всю нежность он стал изливать на Сандану — черную кобылицу с белым лучем во лбу. В ней не было ничего от простых коней, подверженных рабскому уделу напрягать мышцы и уставать. Она не храпела при самой бешеной скачке, легкое дыхание едва улавливалось ухом, а на ровном точеном теле не выдавался ни один мускул. Самые сильные ее движения были легки, как полет чайки.

Странное чувство испытывал царь, слыша восторженное ржание и встречаясь с полным обожания взглядом. Трепет ее огня заглушал у него тревогу, вызванную непонятным недугом Атоссы.

Когда ему передали просьбу царицы, он не выразил ни удивления, ни гнева. Велел сделать, как она хочет.

III

Атосса знала все наслаждения, доступные людям царского рождения, — роскошь яств и одежд, убранство чертогов, но никогда не знала радости стоять по пояс в траве, чувствовать себя вросшей в мягкую землю и колыхаться, как эти цветы, полные света и воздуха. Когда ее двор очутился впереди войска, перед шелестящим зеленым океаном, она сошла с носилок и весь день шла через травяные заросли, осыпаемая пыльцой, обвеянная вином и медом. Проходила через большие пышные цветы, заткавшие окрестность ярким ковром. Среди этих евпатридов степи скромным демосом белели наполненные солнцем крокусы, распускались зонтики ромашек, звездами светились фиалки. Но музыку запахов создавали не они, то были совсем незаметные цветики, притаившиеся в гуще зелени. Особенную струю испускала маленькая травка с синими огоньками, с резким горьковатым ароматом, до того бодрящим, что Атоссе казалось, будто до этих пор она не знала истинной свежести. Порой она ложилась в траву и смотрела, как качаются над нею стебли и венчики, беззаботные, не знающие о приближении лютой смерти под копытами полчищ Дария. Они шептали про радость бездумного бытия, про сумрак своих зарослей, где живут с золотым отливом жучки и кузнечики, ходят древними чудовищами дрофы, подстерегаемые волками, свистят суслики, вьют гнезда степные орлы и где всем телом ощущается материнская близость земли. И еще шептали о чем-то таком, от чего Атосса замирала, бледнела и исполнялась сладкого ожидания.