Атомный сон

Не издав ни звука, мужчина опрокинулся на плиту. Чайник, зажатый в левой руке, раскачивался над самым полом, затухающие глаза растерянно смотрели на меня. Пытаясь подняться, мужчина оперся о плиту, снова осел, напирая на рукоять впившегося в грудь ножа. На спине его вспухла бугорком кожа, затем беззвучно лопнула, выпуская кончик лезвия.

Я прошел еще несколько комнат – в них никого не оказалось. И когда у очередной двери я услышал смутно знакомый звук, то не сразу поверил в его реальность. Из-за ободранной двери загаженного дома в разграбленном поселке доносилась музыка? Самая настоящая музыка – негромкий гитарный перебор, и аккомпанемент каких-то инструментов, и сильный красивый голос.

«Yesterday…» Меня пронзил озноб. Это звучала песня из прошлого, из тех дней, когда в небе светило настоящее солнце… Эту песню пел какой-то знаменитый ансамбль, потому что ее часто передавали по радио и в телепередачах. «Yesterday».

Толкнув дверь, я вошел в комнату. И сразу почувствовал то неприятное ощущение, когда все вокруг кажется уже пережитым, испытанным, а сейчас, словно театральная постановка, разыгрывающимся повторно.

У стены, под затянутой решеткой окном, сидела на полу женщина. Рядом – старый уже мужчина, если бы не автомат на коленях, никогда бы не поверил, что он может быть в банде.

Женщина неотрывно смотрела на высокую узкую кровать, с которой почему-то были сброшены и простыни, и одеяло. На обтянутом грязно-серой материей матрасе двигались два обнаженных тела. У опирающегося на локти мужчины лопатки выступали над спиной сантиметров на пятнадцать. Еще один… Прижатая им к кровати девушка что-то сдавленно шептала, но музыка заглушала слова. Звук шел из портативного проигрывателя, болтающегося на поясе у последнего бандита. Тот стоял у кровати, одной рукой держа девчонку за волосы, другой перехватывая в кистях ее тонкие руки. Лицо его было безмятежно-невозмутимым, с тем едва заметным самодовольством, какое встречается у легких дебилов.

«Yesterday»…

Старик медленно повернул голову в мою сторону. Я приложил палец к губам, потом пригрозил им. Музыка еще продолжалась, в прозрачной коробке проигрывателя вращался радужно отблескивающий диск, и я хотел дослушать запись до конца… Но парень с дебиловатым лицом тоже поворачивался в мою сторону, и руки его, отпуская девчонку, скользили по поясу, нащупывая рукоятку пистолета.

Автомат в моих руках проснулся. Нехотя стукнул в латунный кружочек капсюля боек, ударили в ствол пороховые газы, выплевывая крошечную свинцовую пульку, передергивая затворную раму…

Короткая очередь пришлась в голову. Секунду парень еще стоял – жутковатая фигура с наполовину снесенным черепом. Потом стал валиться – не сгибаясь, прямой как столб, с фонтанчиком крови, плещущим из серовато-багровой каши в остатках головы. Тело глухо впечаталось в пол.

Раздался слабый хруст, и музыка смолкла. Так я и знал… Надо же было ублюдку упасть так, чтобы раздавить практически вечный лазерный проигрыватель с питанием от солнечных батарей. Мне всегда не везет в мелочах.

Теперь стал слышен шепот девушки. «Мама, мамочка… мама…»

Насилующий ее парень взглянул на меня, и я скривился от гадливости – над обычными человеческими глазами мутнел третий, немигающий, холодный, как у змеи, глаз. Сходство с часовым было полным – не иначе как близнецы. А трехглазый все смотрел на меня, еще не осознав происходящего и продолжая раскачиваться в уже затихающем ритме… Лицо его вдруг расплылось, приобретая блаженно-бессмысленное выражение, расслабляясь.

– Принц! Возьми!

Пес прыгнул к кровати, сжимая челюсти на босых ногах парня. Тот пронзительно закричал, выгнулся, пытаясь руками дотянуться до морды Принца. Пятясь, собака потащила его из комнаты.

– Не шуми! Но пусть он пожалеет, что дожил до этого дня, – крикнул я вслед Принцу. Повернулся к старику. Женщина вскочила, бросилась к кровати, обняла скорчившуюся, закрывающую лицо руками девушку. Мужчина продолжал сидеть. Расслабленные руки лежали поверх автомата.

– Оружие брось, – посоветовал я.

Автомат стукнул о пол. Старик повернул голову ко мне, знакомо ухмыляясь.

– Ты очень изменился, – с удовольствием сказал я. – Постарел.

Сам не насильничаешь, только любуешься на подручных… Но рожа у тебя все такая же мерзкая, Джереми.

– Ты тоже не похорошел, дракон.

Он понимал, что обречен. И выбирать выражения не собирался.

– Если бы ты знал, как мы тебя искали после… после Элдхауза. Он что, специально вас всех отослал?

– Конечно. Сказал, что собирается вечером выпустить драконов в полет. Сказал, что дает нам полчаса, за которое можно удрать, пока у драконов слабые крылья. – Джереми рассмеялся: – Драконы… Ничего человеческого в душе… Забывшие слово «добро»… Вот разочаровался бы Элдхауз, увидев тебя.

Он сознательно втягивал меня в разговор, в споры, тянул время.

Джереми не понимал, что это бесполезно.

– Почему разочаровался?

– Как почему?.. Лучший его ученик – и вдруг добрый. Добрый дракон.

Абсурд.