Атомный конструктор №1

Академик Негин был крупной и заслуженно заслуженной фигурой, но вспомним только те две «форс-мажорные» ситуации, которые описаны в книге, — сомнения в прочности конструкции этапного термоядерного заряда РДС-37 в 1955 году и не пришедшую на финиш головную часть МБР Р-36 с макетом термоядерного заряда в 1967 году. В обоих случаях отдуваться пришлось не Главному конструктору Негину, а его заму Фишману.

Только две критических ситуации, а сколько их было? И каждый раз в «передовой линии» — под пулями, так сказать, оказывался не кто-то, а Фишман.

С годами его фамилия стала уже не столько фамилией, сколько понятием, обозначением некой уникальной должности, называющейся его фамилией. И на человека в должности «Фишман» сваливалась (а, точнее — на него сваливали) при конструкторских «форс-мажорах» не просто основная доля ответственности.

На него сваливали всю ответственность!

Станешь тут консервативным.

Повезти — до поры до времени — может и авантюристу. Обращаясь к аналогиям из истории, можно вспомнить и Наполеона, дошедшего до Москвы, и Гитлера, дошедшего не только до Москвы, но и до Сталинграда.

Однако быстрый успех — не всегда прочный успех! Победителем в коллизии с Наполеоном стал, все-таки, Кутузов, а русские дошли до Парижа.

А в коллизии с Гитлером победителем стал Сталин, а русские дошли до Берлина.

Давид Абрамович был сторонником надежных решений, недаром все, прошедшие школу Фишмана, из многих наставлений ее главы вспоминают, прежде всего: «Лучшее — враг хорошего!»

И ЕЩЕ надо сказать вот что.

Когда Фишман и его товарищи — в расцвете лет и сил — работали во имя Мира и Добра, в атомном «Арзамасе-16»-Кремлеве половина ключей от квартир лежала у дверей под коридорными ковриками, чтобы дети не теряли ключи в школе. Сегодня в Сарове половина квартир имеет стальные двери и оконные решетки.

Так были ли Давид Фишман и его коллеги не свободны? Конечно же — нет! Оружейники были внутренне собраны в делах профессиональных — совершенно секретных, особой важности. Но они же были внутренне раскованы, внутренне свободны в обычной жизни! Она была наполнена шутками, острым словом. «Вылазками» в окрестные леса, экскурсиями в Горький, в пушкинское Болдино и лермонтовские Тарханы, в старорусский Суздаль.

Советские «бомбоделы» — физики, зарядчики, «бэчисты», были спокойны и уверены, ибо они работали на мир и знали, что он обеспечен, прежде всего, их работой. Они были уверены в себе, в своих Учителях, а, значит, были уверены и в мирном будущем страны.

Растерянность возникла лишь в перестроечные годы. Это тогда Давид Абрамович написал (17 января 1988 года): «Закончился первый этап перестройки, переходим ко второму этапу. К сожалению, пока одни разговоры, нет даже осмысленной программы…»

В его тетради конца 70-х годов между записями с анализом возможных аварийных случаев и размышлениями о концепции повышения безопасности (подводя итог, он писал: «Словом, это — революция, которая. откроет новые резервы при конструировании специзделий»), есть неслучайно, пожалуй, запись стихов Высоцкого:

Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза,
Досадно лишь, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.

Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более — когда в нее плюют.

Фишман действительно не любил, когда к нему лезли в душу, да и не позволял этого никому. А душа у него была живая, тонко чувствующая, порой — страдающая, но в главной своей сути — борющаяся.

Конечно, он был борцом. И не мог быть никем иным, ибо был воспитан великой эпохой и в полной мере усвоил ее великие уроки и принципы.

ДАВИД Абрамович ушел от нас более двух десятков лет назад. Но проблемы — как поставленные им, так и выдвигаемые на повестку дня самой жизнью — остались. И далеко не все те проблемы, остроту которых он понимал, сегодня решены. Точнее, они вовсе не решены, а лишь обостряются. Однако Фишман ушел, успев поставить новые задачи, актуальность которых он видел.

Да, эти задачи так и не были решены, и не решаются… Но если тут и есть доля вины Давида Абрамовича, то она лишь в том, что он слишком хорошо думал о тех, кто идет ему на смену. Он надеялся, что им хватит гражданского мужества и профессиональной ответственности при любых обстоятельствах отстоять общее дело и развивать его.

А им всего этого не хватило.

Говорят о тихом подвиге разведчика, который тем величественней, чем меньше о нем знают. Фишман был не разведчиком, хотя любой настоящий конструктор — в некотором смысле разведчик незнаемого. Но Фишман тоже делал свое дело без шумной рекламы.

Без помпы, без журналистских интервью и репортажей, без вспышек блицев. Результаты его работы были очень громкими, мегатонными, а сама работа — тихой.

Но это была державная работа.