Атомка

Шарко выучил ее когда-то в армии. Но откуда, черт побери, убийца мог знать об этом? Он постарался вспомнить. А — точка, тире… Б — тире, три точки…

Сигналы там, напротив, возобновились, и Шарко, наплевав на мороз и снег, сосредоточился.

Х.О.Р.О.Ш.А.Я.И.Г.Р.А.С.К.О.Р.О.К.О.Н.Е.Ц.П.А.Р.Т.И.И.

Он снял перчатку и дрожащей рукой стал с помощью собственного фонаря посылать ответные сигналы.

Я.Т.Е.Б.Я.У.Б.Ь.Ю.

Фонарь напротив теперь горел не угасая. Потом вдруг — полная темнота.

Шарко прищурился. Силуэта на том берегу не было видно.

Комиссар понимал, что нет никакого смысла гнаться за убийцей. Тот и так простоял на виду минут десять, это слишком много. Шарко поднялся в полный рост, он был в тупике. Кто он, этот псих, который разгуливает в комбинезоне для подводного плавания? Нет, не в психозе дело: это ведь способ не оставить никаких следов, никаких отпечатков. И кстати, легко скрыться в случае опасности…

Подавляя в себе бессильную ярость, полицейский сел в лодку, взялся за весла и стал грести, продвигаясь вперед по черно-зеленой воде между стальными колоссами с треснувшей носовой частью, с разъеденными ржавчиной внутренностями. «Стремительный», «Южный ветер»… Все они тут, все они снова на свидании с ним, как шесть лет назад.

А вот наконец-то и «Куртизанка», торговое судно впечатляющих размеров: тридцать восемь метров в длину, трюм с крышей, напоминающей спину кита… Название крупными буквами на корпусе, наполовину стертое временем… Шарко аккуратно сманеврировал и оказался у лесенки. Пришвартовался, привязав лодку к перилам, поднялся на корму, двинулся по палубе, перелезая через снасти и топча осколки стекол от окна рубки… Нет, это совершенно нереально: он снова здесь! Полицейский, тяжело дыша, посмотрел на берег: черные кроны больших неподвижных деревьев, толстые стволы замыкают воду в кольцо… Может быть, убийца Глории до сих пор там — притаился и наблюдает за ним из тьмы.

Теперь надо спуститься в трюм. Пахло сырым железом и впитавшим влагу деревом. Ему никогда не было так трудно спускаться, как сейчас: из головы не выходило изрезанное тело юной жертвы. В тот раз она ждала его прямо за закрытой металлической дверью, в разгаре лета, в страшную жару — 37–38 градусов. Нынче не больше нуля.

Убийца замазал ее раны прополисом. Как только я открыл дверь, прополис начал таять, а девочка истекать кровью…

Держа в правой руке оружие со взведенным курком, он осторожно взялся левой рукой в перчатке за ручку двери, медленно нажал, и дверь распахнулась.

Опять-таки с предельной осторожностью он вошел внутрь, осветил фонарем стены… и глаза его полезли на лоб.

Все стены были в фотографиях — его фотографиях. Сотни его фотографий в самых причудливых сочетаниях, наклеенные кое-как, налезающие одна на другую. Он на балконе своей квартиры, он у могилы Сюзанны… Крупные планы вперемежку со средними и общими… Снимки, сделанные в разных местах, в разное время суток, в разное время года, в разных ситуациях… Были тут и совсем давние фотографии. И самая мучительная из них — та, где он стоит с Сюзанной и маленькой Элоизой на берегу моря. Он бережно хранил эту фотографию дома в одном из альбомов. Как и другую, что рядом, — тут он в военной форме и ему нет еще и двадцати…

Стопка дисков на полочке ударила его еще больнее. На каждом диске — аккуратная этикетка с надписью. «Отпуск 1984 года» или «Рождение Элоизы». Никаких сомнений — это оцифрованные записи с восьмимиллиметровых кассет.

Все, все здесь. Вон даже кучка его служебных визиток.

Убийца побывал у него дома. Он пробирался туда, где Франк жил, где спала Люси. Он обеспечил себе доступ к любой вещи, к записным книжкам, к папкам с документами.

Шарко в бешенстве швырнул диски на землю и растоптал их. Потом с воем стиснул руками голову, и тут у него хлынули слезы.

Фонарь упал и покатился по полу. Желтый луч, в котором плясали пылинки, выхватывал из тьмы трубы, трубы, трубы, разбитые лампочки, опять трубы. Как это место похоже на логово психопата, рожденного, чтобы разрушать. Тот, кто его преследует, точная копия Красного Ангела.

Комиссар задыхался. Теперь он увидел заботливо склеенный и прикрепленный кнопками к пробковой доске листок. Его спермограмма — бумажка, которую он порвал и выбросил в урну рядом с лабораторией, где делали анализ.

Грубое насилие, эта сволочь проникла ему в нутро, вглубь его существа.

Шарко попытался собраться с мыслями, нельзя позволить себе свихнуться. Что делать? Позвонить Баскезу? Теперь его не пожалеют — его выметут из уголовки поганой метлой за то, что действовал в одиночку, наверняка выметут. Ему станут недоступны материалы дела, он будет связан по рукам и ногам. Нет, нельзя звонить, даже думать об этом нельзя.

Франк выпрямился, взял фонарь и стал осматриваться.