Атлас Преисподней

Песнь II

Большой Гойлесбург, мир Мельмота, Око Ужаса

Входят ЧЕВАК и «ОТЕЦ»

Чевак сразу же ощутил зловоние порчи. Он вышел в переулок посреди урбанистического кошмара. Паутинный портал давно скрылся под другими, туземными сооружениями, которые и сами могли считаться древними, и представлял собой арку из битумного кирпича, сформированную тесными стенами переулка, сланцевой мостовой и мостиком на уровне первого этажа. Все вокруг поблескивало, как уголь, и на ощупь было жирным, словно сажа. На стенах переулка можно было увидеть грязные растрескавшиеся окна и крошечные ветхие балконы, упирающиеся друг в друга, что ясно говорило об ужасной тесноте, царящей в этих густонаселенных трущобах. Однако появление Чевака, сопровождаемое световым представлением портала, привлекло не слишком много внимания. Из некоторых открытых окон доносились стоны, порожденные долгими страданиями, а в засыпанных мусором канавах, по которым текли мутные ручейки, сидела группа оборванных бродяг. Стеклянистые потоки отходов мерцали маслянистой радугой, которая отбивала всякое желание к ним прикасаться, если такое и наличествовало.

Когда Чевак с парящим над плечом «Отцом» дошел до выхода из переулка, бродяги зашевелились. Над ними поднялось покрывало из пятнистых мух, питавшихся и откладывавших яйца. Одного из бездомных начало тошнить на других. Бродяги спали среди гниющих отбросов и пустых стеклянных бутылок, лежавших между плитами мостовой там, где их бросили. Тот, кого тошнило, не заметил Чевака. Не только потому, что он был слишком занят, избавляя своей желудок от зловонной смеси испорченной пищи и обжигающего рот джина, но и потому, что его шея и лицо были покрыты мешающими видеть раковыми опухолями, которые свисали, словно вялые, иссохшие, покрытые гнойниками мешки. Все бродяги, похоже, страдали тем же недугом, и Чевак быстро прошел мимо.

Переулок выходил на более широкую, но столь же запущенную улицу. Зловонные фонари, наполненные каким-то едким газом, освещали улицы, несмотря на тот факт, что на планете сейчас стоял день, если это можно было так назвать. С никотиново-бурого неба постоянно моросил дождь, похожий на капли смолы, медлительные, давящие облака касались вершин шатких многоквартирных домов из черного кирпича. Они как будто опирались друг на друга, подобно стопкам карт или костяшкам домино. Здания поднимались на много этажей вверх, возвышаясь над мостами и газопроводами, пересекающими улицу внизу. С крыш проливались струи грязной дождевой воды, канавы всюду были забиты, надо всем гудели мухи, которые как будто плыли, а не летели сквозь влажный липкий воздух.

Мухи питались в перерыве между сменами. В отдалении гудели призрачные трубы, и рабочие в плохо подогнанной потрепанной униформе и не подходящих по размеру фуражках медлительным потоком вытекали из дверей. На спецовках были видны обшарпанные бляхи, вшитые в грязный материал, и на каждом был символ, знакомый Чеваку. Из центра знака исходили три стрелы, стиснутых между тремя толстыми, раздутыми кругами. Символ Отца Нургла, Великого Владыки Разложения. Обитатели города выглядели полусонными и страдали от инфекций, как их бездомные сородичи. У каждого имелся какой-нибудь нарост или ужасный кожный недуг, разъедающий лицо и кожу головы.

Чевак следовал за ордами больных, взрослых и детей, которые двигались вниз по мощеным улицам, вдоль рядов зданий из битумного кирпича. Одна смена ушла, а другая вернулась и наполнила кабаки и уличные церкви, которые усеивали неровный каменистый лик трущоб. Пока одна часть населения пыталась забыть свои беды при помощи выпивки, другая пошла домой, чтобы гнить и плакать в одиночестве. Остальные столпились вокруг священников в высоких цилиндрах и слушали их лживые обещания. Эти шарлатаны, которые одновременно были знахарями и служителями культа, собирали огромные массы отчаявшихся людей, предлагая больным духовное исцеление и бутылки с тониками. Лекарство на вид ничем не отличалось от радужно-чернильной мути, которая текла по стокам. По всему городу чувствовалось осязаемое влияние Отца Нургла — в летаргии индустриального рабства, в усеянных оспинами заразных жителях ветхого мегаполиса и в их угасшей надежде, в желании жить и продолжать служение своему возлюбленному демоническому повелителю, сколь бы убога не была такая жизнь.

Высоко в небе висела призрачная луна Ауборон и боязливо проливала бледно-желтый свет на мир Мельмота. Чевак слышал, что Ауборон — диковина даже по меркам Ока Ужаса. Этот крошечный мирок и его несчастное население были целиком проглочены каким-то прожорливым варп-разломом или, возможно, пали жертвой некой демонической причуды, и их отбросило назад во времени. Хотя луна ясно виднелась в небесах Мельмота, высадиться и ходить по ней было невозможно, потому что это было видение пятидесятилетней давности, Ауборон, застрявший в собственном прошлом.