«Атлантида» вышла в океан

Простившись кратким поцелуем, Холмер ехал дальше на свою официальную квартиру, где ординарец вновь подавал ему кофе, где он брился и надевал военную форму. Кофе, бритье и переодевание должны были создавать впечатление, что Холмер живет на этой квартире.

Здесь имелся телефон, и ординарец должен был в случае важного звонка отвечать, что лейтенант ушел в кино, кафе, а если ночью, то — к врачу. Затем он перезванивал Холмеру на виллу, и тот сам вызывал звонившего, а иногда даже срочно ехал в консульство, что случалось теперь все чаще и чаще. Все это, разумеется, было секретом полишинеля, потому что ординарец ежедневно докладывал офицеру безопасности о времяпрепровождении Холмера, телефонные разговоры прослушивались американской контрразведкой, а за Холмером и Ренатой несколько раз выборочно следили по два-три дня. Постепенно интерес к ним пропал.

Он возник вновь по чисто бюрократическим соображениям: вопрос о вступлении США в войну был решен, обсуждалась лишь дата, и в этих условиях связь американского офицера с немкой, хоть и живущей долгое время в Швейцарии, была недопустима. Этому следовало положить конец. Но офицер безопасности, зная строптивый характер Холмера, все откладывал разговор. Сам Холмер ни о чем не догадывался.

Рената была последнее время молчаливей, чем обычно, порой он ловил на себе ее печальный взгляд, иногда она беспричинно плакала.

Однажды они сидели вечером на террасе и смотрели на огни французского городка Эвиан, мигавшие на другом берегу озера. Стоял ноябрь, шли частые дожди, и хотя днем пальто надевать не требовалось, по вечерам, располагаясь на террасе, они накидывали на ноги пледы.

— Скажи, Рената, почему ты такая мрачная последнее время?

Холмеру нелегко дались эти слова. Он не терпел, когда к нему «лезли в душу», не любил делать это и сам. Ни разу еще он не сказал Ренате, что любит ее, хотя не представлял себе без нее дальнейшей жизни.

— Я не мрачная, любимый, я такая же, как всегда.

— Неправда. Иногда плачешь. Вот и сейчас...

Она подошла к нему, села на колени, обняла за шею теплыми руками. Крупные слезы катились по ее щекам.

— Ну, ты прав, ну плачу. Это потому, что я люблю тебя, ты же знаешь, Генри. Люблю, ничего не могу поделать...

— Ну и хорошо, я... я тоже люблю тебя, я прошу тебя стать моей женой.

Холмер сидел бледный, плотно сжав губы, прямой и неподвижный. Вот он и произнес ту фразу, которую, думал, никогда в жизни не произнесет.

Он гладил ее распущенные косы, большие мягкие руки. Чего бы он не совершил ради нее!..

Рената сползла с его колен, обняла их, прижалась лицом. Рыдания сотрясали ее, пальцы судорожно, до боли, впились в ноги Холмера. Бессвязные слова, немецкие вперемежку с английскими вырывались из ее опухших губ.

— Я тоже... любимый... любимый... Я умру за тебя... Умру... Я хочу, чтоб ты был моим... моим мужем... Я боюсь... Страшно... мне страшно.

— Тебе нечего бояться, пока ты со мной,— твердо сказал Холмер. Он встал, поднял ее, прижал к себе.— Я сумею защитить тебя от любых опасностей. В понедельник подам рапорт, и в следующее воскресенье мы обвенчаемся!

— Я боюсь,— тихо всхлипывала Рената,— война, надвигается война...

— Война давно уже идет, но это не мешает нам...

— Ах, ты ничего не понимаешь,— вырвалось криком у женщины.— Ведь вы, вы-то, американцы, не воюете! А когда начнете, мы с тобой станем врагами, Генри. Врагами! Я не могу так. Не могу, не хочу!

Она топала ногами, с неистовой силой обнимала Холмера, что-то выкрикивая, кого-то проклиная. Все это закончилось настоящей истерикой. Холмер растерялся — он никогда не видел свою подругу в таком состоянии, даже не подозревал, что с ней это может случиться.

Холмер не подал в понедельник рапорта, помешали важные события. В тот день военный атташе вызвал к себе Холмера, как только он явился на работу, и прямо спросил:

— Скажите, лейтенант, где вы храните служебные документы?

— В сейфе С — секретные, сейфе В — особо секретные, в сейфе А — государственной важности. Вы это отлично знаете, полковник.

— Что я знаю и чего не знаю, не ваше дело. А где вы храните ключи?

— От сейфа А один ключ хранится у меня, а другой — у капитана Роджерса. Вы знаете, что он открывается лишь, если действовать этими двумя ключами одновременно. Ключ от сейфа С тоже у меня — вот они оба,— и Холллер вынул из-за воротника два ключа, висевшие на цепочке.— А ключ от сейфа В у капитана.

— Черт с ним, с С. А вы не снимаете эти ключи? Ну, во время сна, например?

Холмер улыбнулся.

— Их нельзя снять, полковник. Разве что вместе с головой. Цепь запаяна.— Он вспомнил, как по ночам мешают ему ключи, царапая тело. Рената не раз просила его снять «эти противные ключи».

— Так,— задумчиво произнес полковник. Он нажал кнопку на столе и сказал появившемуся в дверях адъютанту:— Димаггио ко мне.

Через несколько минут капитан Димаггио — начальник охраны посольства — появился в дверях. (Посольство и атташат по-прежнему официально числились в Берне, но фактически все важнейшие службы и сотрудники переехали в помещение Генерального консульства на улицу Монблан в Женеве.)