Атаульф

Тарасмунд в дом пошел. Ульф вслед за Хродомером со двора подался — видать, с Винитаром разговаривать.

А я возле дедушки остался.

Тут как из-под земли дядя Агигульф появился. Лицо опухшее, заплаканное. На лбу синяк огромный — Ульф ночью угостил. Медовухой от дяди Агигульфа разило. Дядя Агигульф, нетвердо на ногах держась, за край телеги, где дед лежал, ухватился, навис над покойником и взвыл тоненько:

— Атта, аттила! Что ты наделал? Куда ты ушел? Как я без тебя? На кого ты бросил своего младшего сына? Любимца своего, Агигульфа? Говорил же, что Агигульф — любимец богов, а сам бросил! Почему ты ушел с поля боя, Рагнарис? Как мне биться с врагами, не видя перед собой твоей спины? — Выдохнул по-звериному: — О-ох!..

Голову руками обхватил, стал шататься, как медведь, из стороны в сторону, волосы клочьями на себе рвать.

Тут я его за штаны потянул и спросил:

— Дядя Агигульф, а куда это Хродомер хотел Ильдихо отправить?

Дядя Агигульф поглядел на меня бессмысленным взором, сердясь, что от плача его отрываю. Я ему разговор передал, который только что слышал.

Дядя Агигульф приосанился и стал объяснять, икая и всхлипывая, что за великим воином в курган идут верные его слуги, женщины и кони. И что он, Агигульф, непременно такую женщину себе возьмет, которая с радостью бы за ним в курган пошла. В былые времена, говаривал дедушка Рагнарис, согласия и не спрашивали, резали горло на страве и на костер клали в ноги герою. А сейчас спрашивают.

Тут он оборвал себя и спросил, будто перепугавшись:

— А что, Ильдихо не согласилась?

Я сказал:

— Нет, не согласилась. Дважды ее Хродомер спрашивал, а она дважды отказом отвечала.

Дядя Агигульф вдруг замолк, на деда с полуоткрытым ртом уставился, потом меня за плечо схватил, показывая на деда:

— Видишь, сердится?

Страшно взревел, оттолкнул меня и в дом кинулся, вопя, что он-то, Агигульф, и спрашивать строптивую дедову наложницу не станет. И скрылся в доме.

В доме тотчас же великий шум учинился. Потом вылетел дядя Агигульф, сорвав занавеску из бычьей шкуры, что у входа висела. Споткнулся, упал, встал, из шкуры выпроставшись, и, пошатываясь и всхлипывая, со двора прочь кинулся.

Я смотрел то на него, то на деда. Дед и вправду сердился, морщина между бровей залегла. Дядья и отец мой перессорились, приткнуться негде, мира в доме не стало. Неужто всегда так теперь будет? Страх во мне поселился и стал расти. Когда чума была, не так страшно было.

За Агигульфом и Тарасмунд, отец мой, из дома вышел, быстрым шагом направляясь куда-то (куда — я спросить не посмел). Со мной поравнявшись, сильно ударил меня по щеке. Я заревел, под дедову телегу кинулся и полдня сидел там, безутешно плача.

Когда день к полудню шел, к нам годья Винитар явился. За ним Одвульф поспевал. Проходя мимо телеги с дедом, Одвульф размашисто перекрестился. Рвение проявил.

В дом войдя, годья Винитар вдруг Гизелу по волосам погладил и сказал ей что-то на ухо, отчего она тихо заплакала. Но не горестно, а даже как будто с радостью. На дедушкиных богов Винитар поглядел мрачно и Тарасмунду сказал:

— Еще бы в капище снес дитя свое, в истинную веру крещенное.

На то Тарасмунд, отец наш, отвечал, что на то воля отца его Рагнариса была, ныне также отошедшего с миром.

Винитар, не слушая, отвернулся от богов и молитвы над усопшим творить начал. Я же слышал, как Одвульф, минуту улучив, говорит Ульфу на ухо, что уже за Рагнариса молился, хоть и грешен был дед, и что уже знак ему, Одвульфу, был. Но что за знак, не сказал. Ульфа это, похоже, не интересовало.

Годья, молитву краткую окончив, велел четыре жердины принести и шкуру бычью, что у нас над входом висела, а нынче почему-то во дворе валяется, будто ненужная. Мы с Одвульфом пошли выполнять приказ и вскоре вернулись уже с носилками. Одвульф все рассказывал мне о видениях, которые его обуревали. И на годью жаловался: не признает годья Винитар, что он, Одвульф, уже святым понемногу делается. Одвульфу все не удается никак доказать, что видения эти у него от Бога. И проверить невозможно.

Положили Ахму-дурачка на носилки и понесли в храм Бога Единого. Винитар с Одвульфом потащили на себе. Ахма-дурачок легонький, только распух от своей болезни.

Когда Ахму шевелить начали, такой смрад поднялся, что меня чуть не вывернуло. А годье Винитару хоть бы что. И у остальных тоже лица не менялись. Только Одвульф морщился.

Когда Ахму унесли, хватились: где Лиутпранд, где Гизульф? Нашли их на сеновале у Валамира — спали рядком и горя не ведали. Лиутпранд накануне Гизульфа пивом накачал и себя, конечно, не обидел. И Марда брюхатая между ними приткнулась.

СТРАВА

Вся округа — пиршественный стол Рагнариса. Земля благодатная, которую мы пашем, — ложе Рагнариса. Небо — череп Имира — крыша над Рагнарисом. Дубовые рощи Вотана — стены его нового дома. Аларих и Арбр — отныне сотрапезники его. Река отделяет его от прежнего дома, в который не войти Рагнарису ныне. Никогда отныне Рагнарису реку сию не перейти. Могучим воином был Рагнарис; тяжким горбом на спину земли курган его ляжет.

Так говорил Хродомер, и все слушали.