Атаульф

Тарасмунд спросил, о чем он говорит. Хродомер ответил, что собирался с вечера друга своего Рагнариса зарубить, чтобы не лишать того пиршественных чертогов Вальхаллы. Ибо негоже воину вот так, на постели, от немощи старческой умирать.

На это отец наш Тарасмунд, набычась, сказал, что на все Божья воля.

Хродомер уже посох свой поднял, в драку готов был лезть, но тут между отцом моим и Хродомером Ульф втерся, усмехаясь криво. И сказал отцу моему Тарасмунду, что коли Рагнарис предан был старым богам, то и погребать его будут согласно старому обычаю, а он, Тарасмунд, хоть и стал теперь главой семьи, но над покойником не властен.

Хродомеру слова эти понравились и он сразу утихомирился.

Ульф же стоял между спорщиками, и лицо у него было неприятное. Чужим он показался мне вдруг, ибо почудилось мне, что смеется он про себя и над отцом моим Тарасмундом, и над Хродомером.

Тут Хродомер заговорил с Ильдихо. Меня это удивило, потому что прежде старейшина Хродомер никогда не пускался в разговоры с дедушкиной наложницей. Тут же поклонился ей и спросил, не желает ли она последовать за Рагнарисом.

Ильдихо смутилась. Я раньше не видел, чтобы она так смущалась. Поглядела на Тарасмунда.

Тарасмунд же стоял весь красный, губу прикусив, и я видел, что отец вот-вот взорвется.

Потом Ильдихо, глядя мимо Хродомера, резко сказала:

— Не желаю!

Ульф стоял рядом, глядел на всех пристально и травинку покусывал. Как на чужих смотрел на сородичей своих, и сам чужим казался.

Хродомер на Ильдихо заворчал, что в прежние, мол, времена наложницу такого человека, каким мой дедушка Рагнарис был, и спрашивать бы не стали. Без худого слова за господином ее отправили.

Отец в сторону телеги поглядел и очень тихо сказал:

— Кончились старые времена, Хродомер.

— Оттого и плачу, — отозвался Хродомер.

Я удивился этим словам, потому что Хродомер вовсе не плакал.

В этот момент Ульф громко спросил:

— Что тебе, Гизела?

Мы повернулись и увидели, что к нам Гизела, наша мать, подошла. Стоит и странно смотрит на всех. Мать сказала:

— Ахма умер.

Я удивился тому, что брат мой, Ахма-дурачок, умер. Я уже и позабыл, что он еще жив. По растерянным лицам остальных я понял, что и они про то забыли. Да и до Ахмы ли всем было, когда такой человек, как наш дедушка Рагнарис, нас покинул.

Тарасмунд матери нашей Гизеле велел к годье идти. Чтобы готовился Ахму-дурачка отпевать. Потом к Хродомеру повернувшись, сказал:

— Коли уж мертвых хоронить по вере их, то сына моего Ахму по вере Бога Единого погребать буду.

Хродомер уже рот раскрыл, чтобы ответить, как Ульф вмешался. Сказал спокойно:

— Не время о мертвых печься. Как бы самим не помереть, да так, что и похоронить некому будет.

Тут уж оба — и Хродомер, и Тарасмунд — на Ульфа ополчились. А он и в ус не дует. Урожай, говорит, только что сняли, чужаки в затылок дышат, людей не хватает — да и не такой человек был этот Ахма, чтобы по нему большую страву справлять.

И предложил Ахму вместе с дедушкой Рагнарисом проводить.

Тарасмунд заговорил было о том, что для Бога Единого нет великих и малых, для него все равно важны, и не ему, Ульфу, Божьим светом не просвещенному, о том судить.

На то Ульф улыбнулся чужой улыбкой и заметил, что не Тарасмунду, в таком случае, судить, каким светом он, Ульф, просвещен. И не о свете сейчас речь, а о том, как покойников не обидеть и живых от погибели уберечь. По людскому закону, как исстари велось, не следует разлучать деда с внуком. И коли умерли в один день, то пусть и под курганом рядом лежат. Ибо недвусмысленный знак был дан этой двойной кончиной. А ежели Тарасмунд того не видит, то это его, Тарасмунда, печаль.

На что отец наш Тарасмунд возразил, что напротив, следует отделить ничтожного Ахму, который в бурге небесном при Добром Сыне из последнего станет первым (как о том годья поет), от могущественного в мире сем Рагнариса-воителя, блуждавшего в потемках. Ибо враги человеку — домашние его, о чем годья в храме Бога Единого многажды пел.

Старейшина же Хродомер неожиданно мирно сказал на то отцу моему Тарасмунду:

— Когда глядишь на реку, то не можешь одну каплю воды отделить от другой. Так и род: кто отделит сына от отца, деда от внука, младшего от старшего? Все следуют один за другим в непрерывном потоке. — И добавил, что ушам его старым невыносимо глупости слушать, какие годья Винитар в храме поет. Скорбно ему, что сын достойного Рагнариса, ныне старший в роду славном, глупости сии повторяет.

Ульф же сказал, ссору предупреждая, что Ахму пусть Винитар в храме Бога Единого по своему обряду отпоет, а страву для деда с внуком общую сделать надобно. И добавил, что с Винитаром обо всем сам договорится. Я заметил, что он не говорит о Винитаре «годья».

Предложение Ульфа не понравилось ни Хродомеру, ни Тарасмунду, но лучшего все равно никто не придумал.

Хродомер с нашего двора прочь пошел. Уже уходя, к Ильдихо повернулся и спросил, не передумала ли. Ильдихо на отца моего Тарасмунда просяще поглядела и ответила Хродомеру, что нет, не передумала. Хродомер и ушел, не оборачиваясь.