Атаман Платов

Если он готов, ему дают револьвер и указывают пристрелить, кого им надо. Армянская, и особенно грузинская пылкая гимназическая молодежь сначала с радостью идет на такие дела. А попадется и пыл проходит. Вот тогда-то частенько и выдает юнец свою соблазнительницу. Здесь они со всего Кавказа и Закавказья, эти сирены политические, мокрохвостые. Сколько из-за них молодежи погибло, – и сказать страшно. Первые вербовщицы в разные партии, а средство у всех одно – разврат. Я, как послушал рассказы начальника тюрьмы про них, так, если прикажут стрелять в этих гиен, – не задумаюсь…

– Да не может быть?! – удивился я, смотря во все глаза на Семенова. – Неужели все это правда?..

– К сожалению, правда, и правда, доказанная документально. Кому же знать лучше, за что они арестованы, как не тем, кто разбирает их вину.

– Верно! Ну, это уже черт знает что и не делает чести революционерам. После этого они не герои, а сволочь, которую уничтожать надо.

– Выходит так, – согласился Семенов.

– Да, – поддакнул и Ананьин, – чем больше о них узнаешь, тем противнее они кажутся…

На следующий раз я попал на дежурство в госпиталь в Новтлуге. Огромное сооружение, масса палат. Мое дело маленькое: сиди и читай, да раза два обойди госпиталь.

– Пожалуйте в палату умалишенных! – вдруг прибегает за мной служитель.

– Зачем?!

– Подписать акт о смерти. Просит ординатор палаты.

Иду.

– Снимите револьвер и шашку. В оружии входить опасно: есть буйные, могут наброситься на вас, выхватить шашку и натворить беды.

– Ладно! – Снял и вошел. Огромный зал, и ходят в нем люди в халатах. На нас не обращают внимания. Быстро идет фельдшер, за ним я. Слышу за собой поспешные шаги. Обернулся и обмер. Сзади меня шел огромный тип, рожа совсем сумасшедшая, пристально смотрит прямо на меня. Дверь уже недалеко. Успею ли только вскочить?! Чуть не бегу. Смотрю, спешит и он. Прыгнул я за дверь, прыгнул и он и дверь за собой захлопнул.

– Фу, ты! – говорю, – ну, и напугали же вы меня! Я ведь вас за сумасшедшего принял.

Захохотали и фельдшера, и служитель.

– Дело простое. Тут послужишь лет с десяток и сам с ума спятишь. Только этот молодец силы такой, что его самые буйные сумасшедшие боятся.

– А где находятся буйные?

– По другую сторону флигеля. Пройдите посмотреть в окна, – хитро сказал мне фельдшер.

– Хорошо. Обязательно посмотрю…

В кабинете ординатора ждал нас серьезный, мрачный мужчина.

– Желаете собственными глазами взглянуть на умершего прежде, чем подписать акт? – спросил он меня.

– Полагаю, что вы не предложите мне подписать не то, что следует.

– На свете все случается, – сказал доктор. – Особенно. здесь. Пойдемте, я лучше покажу вам умершего.

В маленькой комнате с решетками в окнах на узкой кровати лежал труп худого, изможденного человека. Лицо его было до чрезвычайности худощаво. Глаза глубоко провалились.

– Отчего он такой истощенный? – спросил я.

– Прогрессивный паралич мозга. – ответил доктор. – Сам долго мучился и нас мучил… Наконец, освободился… Уверились?

– Так точно.

– Пойдем подписывать акт.

Назад меня проводил тот громадный служитель. Я не замедлил обойти флигель и посмотреть буйных. В решетки глядело много диких, растрепанных лиц.

– Офицер!! – завопил один из буйных. – Офицеррр!.. У… ууу… а… аа… ааааа… – понеслось из-за решеток. Некоторые дико рычали, ругались и, ухватившись руками за железные решетки, корчили гримасы, скалили зубы и тряслись, точь-в-точь как обезьяны в зверинце, когда их раздразнит публика.

– Чего это они так буйствуют? – спросил я.

– Это солдаты, все они буйные, – ответил служитель. – Страсть не любят офицеров. Один вид офицера приводит их в бешенство.

– Откуда их набралось столько?.. И почему?..

– Да есть, которые сошли с ума на войне, а есть и такие, которые совершили преступление и симулируют сумасшествие.

– О… о… оооо… – неслось из-за решеток вместе с самой грязной площадной руганью по моему адресу. Я остановился и посмотрел на эти дикие, взлохмаченные рожи.

– А ну-ка, подразню! – подумал я и погрозил им пальцем. Эффект получился такой, что я и сам был не рад. Раздался взрыв неистового воя, все ревели и трясли решетки, будто старались выломать их, чтобы броситься на меня. У многих пошла изо рта пена. Ну и народец! Мне стало неприятно и жутко. Воображаю, как они бы терзали меня, если бы вырвались на свободу.

И это солдаты?! Значит, есть что-то нехорошее, что-то неладное в нашей теперешней службе, если сумасшедшие так ненавидят офицера. Что у трезвого на уме, то у пьяного и сумасшедшего на языке. Доказательство почти наглядное. Нет, лучше уйти в корпус и вырвать себя из этого осиного гнезда, уехать от прекрасного, погибельного Кавказа, отойти на время от армии, ставшей не тем, что была раньше.

Только 3-го сентября приехал из отпуска Шах-Будагов. Я сдал ему роту и стал готовиться к отъезду.

Общество офицеров устроило мне скромные проводы во время завтрака. Командир сердечно попрощался со мною и пожелал успеха на новом поприще. Не забыли меня и революционеры. В тот же день я получил письмо, чтобы не торопился уезжать.