Атаман Платов

– Он, видите ли, вперился по уши в Антонинку, так втюрился, что не мог сдержаться, чтоб не сказать мне. Он хочет просить Анатолия дать ей развод и жениться на ней. Она ему запретила даже думать об этом, а сама жалеет мальчика.

– Ну, вы бы его высадили из дома, а то близко жить около предмета страсти не годится, – посоветовал я. – Он парень нервный и может делов натворить.

– И я уже так думаю, да я взяла с него слово, что он ничего не сделает. Упаси Боже, – узнает Толя, и будет драма. Толя Нинку без ума любит, да еще больной, тоже нервный. Вот, Господи, жизнь-то какая пошла… – И старуха всплакнула. – Переехали бы вы к нам и жили бы с ним вместе, – все я бы меньше боялась.

– Нет, мое дело конченное. Я на днях уезжаю, не стоит и начинать.

Из сада мы шли, торопясь домой, узнать, что с Молчановым. Он лежал на своей кровати и набросился на меня, зачем я отнял у него револьвер.

– Я повсюду ходил, хотел достать револьвер, у фельдфебелей спрашивал, но ни один мне не дал.

– Хорош ты, значит, был, если фельдфебеля тебе револьвера не дали, – сказал я. – Не дам и я тебе, пока не опомнишься, – сказал и ушел. Молчанов хотел было погнаться за мной, да на счастье был уже раздет.

Целую неделю я не возвращал ему револьвера, а отдал только тогда, когда он обещал мне под честным словом, что не сделает никакой глупости. Он признался мне, что мучило его, и мне пришлось. долго и много говорить по этому поводу, чтобы успокоить выбитого из колеи приятеля.

Наконец, он согласился со мною, что, действительно, лучше уйти от греха и уехать в Сибирь.

Глава XLII. Отлет из осиного гнезда

Жизнь в батальоне шла еще кувырком. Я ждал приезда Шах-Будагова, чтобы сдать ему роту. В караулы уже не ходил, как ротный командир, но успел попасть два раза рундом.

При втором наряде дежурный по караулам послал меня проверить караул в городской тюрьме. Находилась эта тюрьма за городом, недалеко от Навтлуга. Уже вечерело, когда я попал туда.

– Ну, что у вас хорошего? – спросил я наших офицеров. Караульным начальником был подпоручик Семенов, а Ананьин был с выводными, конвойными и людьми на случай беспорядков.

– Было весело, – получил я в ответ. – Бабы устроили бенефис!

– Какие бабы?!

– Да политические. Их тут до восьмидесяти наберется. Выпустили их на прогулку. Внутренняя охрана тюрьмы стала на стражу. Бабы погуляли, да и давай кричать: Опричники!.. Кровопийцы!.. Палачи!.. А это кто.?! Саперы?! Палачи и вы, опричники!! – Да и принялись нас крыть самой отборной нецензурной руганью, как извозчики. Даже наши саперы возмутились.

– Это уже не политические, а просто уличные девки, – заговорили сами саперы.

Прибежал начальник тюрьмы, так бабы плевать на него стали. Он к нам: помогите загнать! Мы было хотели заявить ему, что это не наше дело с бабами возиться, – сказал Ананьин, – да сами саперы, как услышали просьбу начальника, так и выскочили все на двор.

– Опричники, палачи! – орут осатаневшие бабы и опять давай плевать солдатам прямо в глаза. Не успел я вмешаться, как саперы повернули баб, толкнули сзади и погнали к дверям.

– Не смеете, палачи, нас своими кровавыми руками трогать!.. – продолжали орать бабы и опять плеваться. Не стерпели солдаты, закатили паре-другой оплеухи, да так, что те врастяжку на пол брякнулись. Остальные увидели это, подобрали юбки и юрк в двери. Часа два потом орали и визжали, как ведьмы.

Я усмехнулся.

– Весело было? – спросил я у сапер.

– Ну, уж и бабы, настоящие арестантки! – ответили солдаты. – В жисть таких вредных баб не видали. Если бы не стыдно было бабу бить, задрали бы им подолы и отлепортовали бы, как следовает, чтобы впредь не баловали… А то думают, как баба, – так и можно…

– Много среди них красивых, – прибавил Ананьин. – Одна прямо, как ангел, а орала больше всех. Чуть на меня не бросилась.

«А куда же девался твой либерализм?! – подумал я. – Смотри, какой стал! Уже не возмущается, что несчастных мучают, когда глаза самому заплевали».

– А у вас что? – спросил я Семенова, расписываясь в постовой ведомости.

– У меня ничего. Только я видел всю эту сцену и стало так противно, что уходить со службы хочется. Нет никакой охоты нести эту отвратительную полицейскую службу и слушать дикие оскорбления стриженых политических проституток. Ведь все они, даже самые молодые, уже не девушки. Они давным-давно развращены до глубины души их политическими товарищами. Те этих красавиц для того и держат, чтобы кружить головы молодежи и заманивать ее в сети тайных обществ. Мне начальник тюрьмы рассказывал про них, что почти каждая – проститутка. На их обязанности лежит завлечь пылкого юношу сперва в свои объятия и страстью заставить забыть голос рассудка. Когда юноша совсем обалдеет от страсти, ему предлагается доказать свою любовь.

– Как?.. – спрашивает тот.

– Да, нет, ты не годен, ты слаб, мой мальчик, ты не пойдешь на смерть, на опасность…

– Я?! – говорит юноша. – Да я за тебя пойду на что угодно. Прикажи только…