На холме в парадном мундире, при всех регалиях находился Зубов. Рядом с ним Апраксин. Он расхаживал, выпятив грудь с орденами. Не скрывал волнения Римский-Корсаков: его гренадерам и егерям предстояло первыми ворваться в город. Здесь же находился и генерал Савельев в потёртом мундире.
Беннигсен отсутствовал. Его бригада располагалась левей, примыкая флангом к морю, и он находился на своём наблюдательном пункте.
— Ну что, начнём? — ни к кому не обращаясь, сказал Зубов и, увидев в руках Платова табакерку, протянул к ней руку. — Дай-ка, Матвей Иванович.
Унизанные перстнями пальцы ухватили щепоть табаку. Смачно чихнув, командующий сказал уже повелительно:
— Апраксин! Пора палить! Давай команду пушкарям! Бригадир взмахнул треуголкой, и тотчас в утренней тишине отчётливо послышалось:
— Зажечь запа-алы-ы!
Команда донеслась с того холма, где возвышалась та самая злополучная башня, которую два дня назад штурмовали. Теперь по обе стороны от неё стояли шесть орудий капитана Ермолова, нацеленные на стену крепости. Это главная в предстоящем деле брешь-батарея, двенадцатифунтовые ядра которой должны разрушить стену, сделать в ней пролом.
Кроме батареи Ермолова в деле участвовали и другие орудия, стволы которых также нацелены на стену у ворот Джарчи-капи. Самих ворот не видно: искусным строителем крепости они построены так, что скрыты от глаз, их прикрывают массивные опоры. Видна лишь идущая от ворот дорога.
Раскалывая воздух, прогремел выстрел. С гвалтом поднялась над опушкой чёрная воронья стая. Гулкое эхо прокатилось по горам. Ядро угодило в гранитную стену, выбив сноп искр. Вспыхнуло сизоватое облачко.
— Бей всей мощью! — снова скомандовал Зубов, и Апраксин тут же передал команду на батареи.
Прислуга на позициях засуетилась, и расставленные веером орудия разом загрохотали, бомбардируя стену. Ядра сыпались как горох, били гранитные глыбы, но, казалось, никакая сила не могла сокрушить стену.
Крепость отвечала пушечной пальбой: ядра падали то с перелётом через орудийные позиции, то, не долетая, не причиняли вреда. И из ружей стреляли, но без меткости, потому что расстояние было предельное.
По городу вела огонь и батарея бригады Беннигсена, а с южной стороны орудия отряда Булгакова. Пушкари старались угодить в рощу Дубари, где находилась, как донесли лазутчики, палатка самого Ших-Али.
Он упорствовал. Казалось, отказы в помощи Ага-Мохамеда и турецкого султана должны были отрезвить, заставить начать с русскими переговоры, но упрямство оказалось сильней. Наконец, поддавшись уговорам сестры Хараджи-Ханум, в ночь на 10 мая Ших-Али направил к генералу Булгакову порученца.
Не смея принять самостоятельного решения, Булгаков передал сообщение Зубову. Тот распорядился с ханом не вступать ни в какие переговоры. Ему донесли, что население города ропщет против хана, требует, чтобы по примеру соседей он признал русскую «солнцешапочную царицу» и вручил бы Кызыл-Аягу — золотоногому генералу — ключи от города…
Бомбардировка стены длилась уже более трёх часов. Ухали пушки, ядра рушили стену цитадели. Егеря, гренадеры и казаки лежали в укрытиях, ожидая команду на штурм.
Но вот дрогнула, не выдержав ударов, стена, обрушилась, в ней зияла огромная брешь.
— На шту-урм! Шту-урм! При-иго-то-овсь! — затрубил рожок, забили барабаны. — Егеря и казаки, вперё-ёд!
Из укрытий рассыпным строем солдаты бежали к крепостной стене. Перевалив гребень, егеря-воронежцы вместе с рослыми гренадерами скатывались с крутого склона к бурлящему потоку. Правее их, возглавляемые есаулом Зачетновым, устремились к мосту казаки. Через мост пролегала дорога к воротам.
И тут над стеной в трёх местах поднялись белые флаги.
— Сдаются, ваше сиятельство! Крепость сдаётся! — громче остальных закричал Апраксин, подбежав к Зубову.
— Играйте отбой! — взмахнул тот рукой.
— Наза-ад! Наза-ад! — послышались команды. — Отбой-ой! Штурм отмени-ить!..
Ударила дробь барабана. Ворвавшиеся через пролом в крепость солдаты в нерешительности остановились. Стрельба стихла…
Спустя немного распахнулись огромные створки, и из ворот Джарчи-капи показалась процессия. Впереди, едва переставляя ноги, поддерживаемый двумя молодыми горцами, шёл дряхлый старец с седой бородой. Большая белая чалма, казалось, придавила его своей тяжестью. За ним следовали зажиточные горожане в черкесках и при оружии. Последним ехал на вороном жеребце Ших-Али. На его шее висела богато украшенная кривая сабля. Всегда горделиво уверенный в себе, теперь он сидел в седле с поникшей головой, не глядя по сторонам.
Процессия направлялась к холму, где стояли генералы.
— Ну вот, слава богу, всё и обошлось, — хриплым голосом проговорил Римский-Корсаков и перекрестился.
— Давно б уж кончилось, будь Ших-Али благоразумен, — отозвался Платов.
— Да, кажется, он и сам жалует, — разглядывая в подзорную трубу, заметил Апраксин.
Зубов, не оглядываясь, произнёс:
— Возьми его, Апраксин, на свою заботу. Помести в лагере под зоркой охраной. Чтоб ни один человек не мог без ведома к нему проникнуть.