Атаман Платов

Право же, возможно ли было забыть эти слова?! Беннигсен часто повторял их, и «каждый раз с новым удовольствием». По простоте душевной, иронизировал Денис Васильевич Давыдов, Леонтий Леонтьевич принял «эту полуэпиграмму за полный мадригал, ибо во мнении великих полководцев осторожность почитается последней военной добродетелью, а предприимчивость и отважность — первыми». Позднее, вспоминая события этой войны, Беннигсен повторил в «Записках» лишь первую часть фразы Наполеона — о том, каким он был «злым под Эйлау», хотя, по мнению Давыдова, великий полководец выразил «сим изречением» лишь «упорство и ярость, с какими дрались войска наши в этом сражении». Об «осторожности» же, отмеченной гением в действиях главнокомандующего, нет ни слова. А вот о «даровании» говорится на каждой странице. И очень подробно.

Александр I со свитой, батальоном преображенцев, командами кавалергардов, гвардейских гусар и казаков переселился в Тильзит. Официальные переговоры чередовались со встречами за обеденным столом и взаимными визитами, чтобы справиться о состоянии здоровья друг друга или преподнести презент, пригласить на смотр войск или на прогулку верхом. Русского императора почти всегда сопровождал прусский король Фридрих Вильгельм, очень тяготивший Наполеона своим присутствием. Победитель не упускал случая пошутить над ним. Однажды, нарочито внимательно разглядывая его мундир, он спросил гостя:

— Как вы умудряетесь застегивать столько пуговиц? Русский государь понравился Наполеону. «Друг мой, — сообщал он в письме Жозефине, — я только что виделся с императором Александром; я им очень доволен, он гораздо умнее, чем обычно считают… У него манеры самого любезного из парижан». В то же время проницательный корсиканец видел в нем натуру впечатлительную, изменчивую, падкую на лесть, легко поддающуюся влиянию, руководствующуюся больше чувствами, чем доводами рассудка. От союза с таким монархом, считал он, можно иметь немало выгод.

Одного не разглядел Наполеон в Александре — двуличия.

В беседах с французами Александр убеждал их, что бывшее у него предубеждение против Наполеона после первой же встречи «рассеялось как сон» и «время заблуждений миновало». Зато в письмах к родным, в частности к матери Марии Федоровне, он раскрывает свое истинное отношение к новому союзнику:

«К счастью, у Бонапарта при всем его гении есть уязвимое место — тщеславие, и я решил пожертвовать моим самолюбием во имя спасения империи».

Еще более откровенно Александр высказался в письме к прусскому королю:

«Наберитесь терпения. Мы вернем то, что утратили. Он сломает себе шею. Несмотря на все мои знаки дружбы и мои внешние поступки, в глубине души я ваш друг, и я надеюсь вам это доказать на деле».

Расточая комплименты, демонстрируя показную сердечность, и Александр, и Наполеон дурачили друг друга и окружающих. То была игра великих актеров на политической сцене Европы. И каждый считал, что заслужил в этом спектакле больших аплодисментов.

Как уже отмечалось, в повседневной жизни «тильзитских друзей» важное место занимали смотры войск. Во время одного из них Платов впервые близко увидел Наполеона. Матвей Иванович, выдававший себя за физиономиста, владеющего искусством судить о характере человека по чертам его лица, уставился на императора французов. Кто-то из маршалов, обратив на это внимание, подъехал и спросил через переводчика:

— Господин атаман, вам, конечно, нравится великий Наполеон, коль вы так пристально рассматриваете его?

Платов «с видом простодушия, но тоном смелым и решительным» ответил:

— Я смотрю вовсе не на вашего императора, в нем нет ничего необыкновенного: такой же, как и прочие люди. Я смотрю на… его лошадь, пытаюсь отгадать, какой она породы — персидской, арабской, а может, египетской, или какой иной национальности…

Трудно сказать, понял ли собеседник своеобразный юмор и намек атамана. Первый биограф-современник Матвея Ивановича умолчал об этом.

В кругу соратников Платов так отозвался об императоре французов: «Быстрый взор и черты лица его показывают великую силу ума, но в то же время являют и необыкновенную жестокость. Этот человек не на благо, а на пагубу человечества рожден».

Позднее Наполеон, наслышанный о том, сколь искусно Платов владеет луком, экзотическим оружием башкир и калмыков, пожелал лично удостовериться в этом. Александр попросил атамана удовлетворить любопытство своего «тильзитского друга», взяв на себя обязанности переводчика.

Во время встречи Наполеон был любезен, с похвалой отзывался об искусстве казаков, их неутомимости и маневренности, расспрашивал об организации Войска. Платов вовсе не собирался посвящать императора в тайны тактики донцов. Тонкости корсиканца он противопоставил «свою хитрость, прикрытую видом простодушия», отвечал двусмысленно и закончил примерно так:

— Ваше величество, можно, конечно, посадить француза на коня и дать ему в руки пику, но казака из него все равно не получится. Казаком надо родиться!