Атаман

Наметил есаул Семенов и новую географическую точку для своей дальнейшей дислокации: станция Даурия — место глухое, припограничное, хорошо защищенное, да и навозом там не пахнет. Для Читы запах навоза — родовой. Город стоит на песках, всякий, даже самый малый ветерок вышелушивает городские улицы насквозь, выдувает песок, обнажает корни деревьев, отчего сосны валятся на крыши домов, дожди тоже вымывают песок... И вот некая мозговитая голова придумала способ борьбы с потерями почвы — навоз.

Смешанный с песком навоз — это вполне плодородная штука, позволяющая давать урожаи не меньше, чем в Воронежской губернии; березовый либо еловый росток, опущенные в такую почву, очень быстро превращались в деревца. Дело, конечно, благое, но вот амбре... Запахом конюшни пропахли все местные дамы, даже самые знатные.

В Даурии этого запаха, слава богу, нет.

И все же пока не сформирован штаб, из Читы уезжать нельзя. Плюс ко всему надо было получить, а точнее, пробить для будущего монголо-бурятского формирования кое-какие деньги. Нужно было заслать своего «казачка» и в местный Совдеп.

Как-то вечером к Семенову пожаловал младший урядник Бурдуковский, которого Семенов знал давно и ценил.

— Есть у меня, ваше высокоблагородие, один человек... Может быть, и никакого «казачка» засылать не придется, — сказал он.

— Кто?

— Член местного Совдепа.

— Как его фамилия?

Бурдуковский нагнулся к есаулу и произнес шепотом:

— Замкин. Очень надежный гражданин — любит, когда в кармане у него гремят серебряные монеты. Такие люди — самые надежные.

— Ну что ж... Надо повидаться, посмотреть, что это за гусь — товарищ Замкин, жареный он или нет?

— Он — «полу-полу», полужареный-полупеченый, он — и нашим, и вашим...

— Значит, тем более надо повидаться.

После знакомства с Замкиным Семенов решил, что никаких «казачков» в Читинский Совдеп не будет, пусть поработает Замкин, и выдал ему первый аванс — полрулона керенок. Замкин от керенок отказался:

— Лучше бы твердой деньгой, господин хороший,

Семенов достал из кармана золотую монетку — николаевскую десятирублевку[38].

— Это годится. — Замкин проворно смахнул десятирублевку к себе в ладонь.

С тех пор Замкин стал аккуратно поставлять Семенову совдеповские новости. Однажды вечером он явился к Семенову встревоженный, стряхнул с папахи снег, повертел ее в руках и снова нахлобучил на голову.

— Беда, — сообщил он. — Сегодня председатель Совдепа разговаривал по телефону с Иркутском... или, может быть, даже с Петроградом, я точно не засек. Вас велено арестовать.

— Как арестовать?

— Обычно. Руки за спину, на запястья — веревку и три штыка под лопатки.

— Они что, очумели?

— Видать, да. Иначе я бы к вам не пришел.

Семенов машинально порылся в накладном кармане френча — он сшил себе новый френч, по последней моде, роскошный, из тонкого мышастого сукна, — извлек оттуда золотую десятирублевку, звонко хлопнул ею о стол, потом достал вторую и также звонко хлопнул о поверхность стола. Замкин ловко смахнул монеты в руку. Очень большой мастак оказался по части продать какой-нибудь секретик. Или купить, а потом перепродать.

— Как же это они собираются сделать? — спросил Семенов. — Я ведь просто так не дамся...

— Соберут пленарное заседание Совдепа, проголосуют «за», потом пригласят на заседание вас и арестуют.

— Эх как простенько все получается, без затей, — Семенов не удержался, мотнул головой, — и хитренько в ту же пору. Хмы! Когда же состоится заседание?

— Завтра в четыре часа дня.

— Что и требовалось доказать. — Семенов возбужденно потер руки, глянул на часы — времени у него более чем достаточно.

К десяти часам вечера Семенов уже знал, кто из казаков будет делегирован на эту совдеповскую толкучку, и каждого из них поименно пригласил завтра к себе на обед. Следом каждому из них было сообщено, якобы от имени Совдепа — занимался этим младший урядник Бурдуковский, — что заседание Совета депутатов переносится на послезавтра, на утро. Семенову очень важно было отделить казаков от Совдепа...

На следующий дань Семенов заказал большой обед в кавказской шашлычной, расположенной неподалеку, отправил туда казаков, а сам вместе с верным Бурдуковским поспешил в атаманский дом, где шло заседание. Председательствовал на нем человек, воспоминания о котором вызвали у Семенова изжогу, — Пумпянский.

Войдя в зал, Семенов весело потер руки:

— Ба-ба-ба, сколько знакомых лиц! — И рявкнул так, что на окнах колыхнулись занавески: — Вы арестованы! Бее до единого!

Зал замер — многие знали, что шутки с Семеновым плохи, мужик он крутой: и шашкой рубануть может, и из револьвера пульнуть прямо в физиономию... Из фронтовиков. А фронтовики — они все «нервенные».

— Командира конвойной сотни — ко мне! Пусть принимает арестованных! — повернувшись к Бурдуковскому, прорявкал Семенов прежним громовым голосом, затем перевел острый секущий взгляд на председателя и укоризненно покачал головой: — Ай-ай-ай, господин Пупянский...

— Не господин, а гражданин, и не Пупянский, а Пумпянский, — мрачно поправил тот.