Атака мертвецов

Все сразу замолкают, потупившись. Вот и поднимай им настроение после этого. Кто взводного за язык тянул? С ним вообще последнее время что-то неладное творится. В каждой атаке всегда первый, в самое пекло сломя голову лезет, и хоть бы хны. Никакая пуля его не берет. Заговоренный он, что ли? Отчего тогда все чаще смерть поминает? Предчувствие?..

Фронт, хоть и стабилизовался, еще мало походил на ту линию глубоко эшелонированных оборонительных укреплений, что возвели обе стороны, пока шла окопная война. Полки стояли по деревням, квартиробивачно. Перед этими деревнями, версты за полторы до укреплений противника, рыли окопы, в которых несли дежурство лишь слабые охранения. Причем заставы и полевые караулы выдвигались туда только ночью. Каждый обустраивал себе окоп и окопчик. Что еще остается солдату в глухую ночь? Спать нельзя. Вот и занимали руки работой.

От окопов этих вперед, под самую проволоку неприятеля, выдвигались небольшие секреты. Для сообщения с ними из тыла начали копать упрощенные ходы сообщения. Это поощрялось командованием, поскольку очень уж напоминало внешне ту «постепенную атаку», что предписывалась войскам приказом по армии.

Окопы росли в числе, траншеи удлинялись, превращаясь в разветвленные земляные галереи. Проволока все больше оплетала передовую линию. Укреплялся тыл. Так постепенно и создавалась прочная, капитально оборудованная оборонительная позиция.

А бои, между тем, не затухали. То одна, то другая сторона периодически пытались овладеть укреплениями противника.

Как-то в начале декабря, рано утром, на позиции 226-го полка обрушился сильный артиллерийский огонь. Почти сразу осколком «чемодана», рванувшего в относительной близости, ранило в плечо прапорщика Радке, ротного командира. Его по ходам сообщения унесли в тыл. А тут немецкие цепи пошли. Кому ротой командовать?..

Огляделся Кульнев. Никого уж не осталось выше по чину. Фельдфебеля убило, присыпав землей. Вон, одна рука скрюченная торчит. В иных взводах и унтер-офицеров-то нет. А коли есть, так помалкивают в тряпочку. Не хотят на себя ответственность брать.

– Командуй, Михал Яковлевич, – заметив колебания Кульнева, подбодрил Самгрилов. – Ты первый взводный, тебе сам бог велел…

Густые немецкие цепи все ближе. Идут в несколько линий. Два-три батальона, не меньше.

– Да их там дивизия цельная! – кто-то с лихвой от солдатских щедрот набавил германцам число.

– А у нас пулеметы-то хоть есть? – встревожился Костычев, деловито, между делом, без всякой команды прилаживая винтовку на бруствере и выкладывая патроны.

То же самое делали остальные. Их ли решительный вид подействовал, или та безысходность, что прочно засела в устремленных на Кульнева глазах других унтер-офицеров, но, в конце концов, он прокричал:

– Тринадцатая рота, приготовьсь! Слушай мою команду!

«До первой цепи с тыщу шагов будет», – прикинул расстояние Михаил, продолжая командовать:

– Десять! – указал направление огня, чтобы видеть результаты пристрелки. После паузы совершенно спокойным, твердым голосом произнес громко: – Полурота… пли!

Короткий, выдержанный залп.

В бинокль, позаимствованный у раненого прапорщика, Кульнев тщетно высматривал следы выстрелов. Ни падающего тела, ни рикошета – ровным счетом ничего. Словно пальнули в белый свет.

Немцы подобрались ближе. Отчетливо видны их темные шинели. Второочередная пехота? Бог с ними, размышлять некогда.

Грянул второй залп, теперь с установкой прицела «восемь». Во вражеском строю свалилось несколько человек. Наконец-то! Еще пара залпов для пущей верности, а там…

– Постоянный. Редко. Начинай!

Солдаты, пользуясь тем, что сидят в укрытиях, стреляли с увлечением, даже с азартом. Огонь получился прицельный и плотный.

«Эх, нашу бы артиллерию сюда…» – сокрушался Михаил, надеясь, что вот-вот услышит над головой приятный визг своих снарядов. Но русские орудия молчали, заставляя унтер-офицера недоумевать. Так не должно быть. Нельзя, чтобы артиллеристы не держали связь с пехотой. Где их наблюдатели, когда должны быть здесь, в окопах? Какая прекрасная цель осталась необстрелянной! Отправлять на батарею посыльного было поздно, да и где она встала на позицию, Кульнев не знал.

«Придется-таки отбиваться самим. Тем, что имеем».

Да чего, собственно, об артиллерии говорить, когда и пулеметов-то по-настоящему нет. Имей они хоть что-нибудь из этого арсенала, картина боя выглядела бы совсем иначе.

Справа подошла 12-я рота, стоявшая в прикрытии артиллерии. Солдаты с ходу вливались в цепь, тут же открывая редкий ружейный огонь. Похоже, их только что сменили с позиций. Вот кому известно, где орудия стоят. К тому же и ротный офицер там есть, подпоручик Чоглоков. Пусть командование принимает. Лишь бы живой был…

Михаил почувствовал, как отлегло от сердца, когда заметил Чоглокова, пробирающегося по ходу сообщения. За ним, пригибаясь, шел другой офицер, тоже подпоручик. Молодой парнишка лет двадцати, с простым лицом и редкими, только-только пробивающимися усиками. Кульнев как-то видел его в полку. Кажись, топограф.