Астрид и Вероника

А случилось всё ранним летом, в самом начале каникул. Мне исполнилось тринадцать. Я набрала ландышей и расставляла их у себя в комнате: одну вазочку на письменный стол, другую — у кровати. И прежде чем я успела услышать отцовский голос, меня словно холодом обдало. А уж потом донесся сам звук. Отец звал меня из своего кабинета. Он редко обращался ко мне и никогда не называл по имени, но теперь отчего-то окрикнул: «Астрид!» Негромко, но мне показалось — оглушительно, показалось, что от его голоса сотрясся весь дом, пошатнулись стены. Цветы выпали у меня из рук и рассыпались по столу. В мгновение ока исчез мир, в котором маленькие девочки вроде меня собирали ландыши. Я очутилась в отцовском мире, чужом мне, безлюдном, если не считать нас двоих.

Я спустилась к отцу в кабинет. Он успел задернуть шторы и сидел в кресле со стаканом спиртного в руке. Я замерла на пороге, вся сжавшись, стиснув кулаки. Отец кивком велел мне подойти. Когда я приблизилась, он уперся в меня своими бледными, льдистыми глазами. В полутьме казалось — они светятся. Не сводя с меня немигающего равнодушного взгляда, он велел: «Раздевайся».

Негнущимися пальцами путалась я в пуговицах и застежках, а он всё наблюдал за мной. Когда я разделась, он не спеша обшарил глазами всю меня, с головы до ног. Молча. В этом новом мире, куда я попала, не было никаких звуков. Прошла целая вечность, потом он приказал мне повернуться спиной. Я покорилась, и взгляд мой упал на догорающее полено в камине. Затем возник один-единственный звук — ритмичный шорох шерстяной материи. Он копошился рукой в штанах. Время тянулось и тянулось. Уходила моя юность, иссякла без остатка.

Лишь когда раздались его шаги и дверь за ним затворилась, я обернулась. Убедилась, что он ушел. Наклонилась подобрать одежду — тело не слушалось, и я поняла, что теперь оно навсегда останется чужим. Ноги онемели, спина затекла, и я с трудом заковыляла к себе наверх, таща в охапке одежду, будто обмякший труп. Каждая ступенька лестницы давалась мне с трудом. У себя в комнате я заперлась на ключ и налила в умывальный таз холодной воды. Обтиралась мочалкой — до красноты, пока кожа не загорелась. Потом я наконец разрыдалась. Села на пол, прижимая губку к лицу, и плакала, плакала, пока слезы не кончились.

…Я лежала в постели, в своей комнате, пропитанной запахом ландышей. Лежала в полнейшей неподвижности, сложив руки на груди. На миг я увидела себя словно со стороны, откуда-то издалека, с высоты. Различала каждую мелочь — и аккуратно заплетенные косы, и узор на одеяле, и белый столик с рассыпанными ландышами. Мне хотелось, чтобы все стало как раньше. Чтобы девочка, которая лежала в постели, вернулась в свой мир, где собирают ландыши летним днем, в начале каникул. Но у меня ничего не получалось. И пришлось покинуть ее там, куда она попала.

Глава 17

Осталось лишь отсутствие того,
Кого уж нет. И пустота сидит,
Облокотившись в кресле,
Во тьме ночной[21].

Вероника уже собралась постучаться, когда дверь распахнулась и на пороге появилась сама Астрид. Наверно, ждала в прихожей и давно уже собралась. Правда, старушка даже не постаралась привести себя в приличный вид — все те же мешковатые вельветовые брюки, та же клетчатая мужская рубаха с закатанными рукавами.

Веронике не сразу удалось поймать ее взгляд, но, когда глаза их встретились, в лице Астрид читался неприкрытый страх. Старушка сейчас напоминала испуганного ребенка, который не умеет скрывать свои чувства.

Они тронулись в путь около девяти утра, и за машиной над дорогой заклубилось облако пыли. Астрид сидела неподвижно, стиснув ладони между колен, ссутулившись и неотрывно глядя на дорогу впереди. Ехали молча. Накануне Иванова дня — праздника и нескольких выходных — на шоссе было оживленнее обычного. Вероника включила радио, настроила на местную станцию. Передавали легкую музыку, в самый раз к лету. Боковое стекло со своей стороны Вероника чуть опустила, и шум ветра переплетался с музыкой. За все время пути Астрид не проронила ни слова. Уж не заснула ли она?

Машина свернула с шоссе, и вот впереди показался дом престарелых. До десяти часов оставались считаные минуты, на десять и договорено было о встрече с главврачом. Дом престарелых размещался в обветшалом унылом здании, построенном в семидесятые годы, вернее, в трех одинаковых приземистых корпусах, выкрашенных в темно-зеленый цвет. Соединяли их застекленные галереи. Перед входом, посреди круглой клумбы, молчал высохший бетонный фонтан. Вокруг него с трудом пробивались сквозь сухую землю чахлые розовые кустики.