Ассистент

— Не был так не был, — не стал я спорить, но усмехнулся в отсутствующие усы.

Вполне вероятно, шустрые пацаны из внутренних наших органов уже и могилу великого завоевателя оборудовали. Может, уже на какой-нибудь скале стоит себе бронзовый памятник работы Церетели. А чего, хватит ему столицу обставлять, пусть у нас в глуши чего-нибудь поставит — конное, массивное, чтобы из Народного Китая видно было!

— Андрей! — услышал я испуганный, с надрывом шепот Анны, и повернулся. — Андрей, иди скорей сюда!

Она находилась в десятке шагов от меня на участке абсолютно ровного, прозрачного льда.

Она шептала, будто боялась вызвать горную лавину.

Она стояла, будто на чем-то шатком — раздвинув ноги, разведя в стороны руки.

Ученик канатоходца, впервые вставший на канат под куполом цирка. Без страховки. Неверный шаг — и смерть.

Я подошел.

— Смотри! — Анна показывала пальцем себе под ноги. Я посмотрел и ничего не увидел. В смысле, ничего необычного. — Трещины!

— Это мелочь, Аня. Ты знаешь, какой толщины здесь лед?

Я сделал шаг к ней, она закричала:

— Не подходи!

— Анна, успокойся!

— Мы все сейчас провалимся! Все!

Истерика. Человека в этом состоянии уговаривать бессмысленно.

Нас разделяло несколько шагов. Когда я пошел к Анне, она завизжала как резаная, честное слово. Я затылком почувствовал, как все остальные, насторожившись, повернулись в нашу сторону. И что, интересно, этот негодяй с девушкой делает?

Она замахала руками, обороняясь, пусть и неумело, но однажды острый алый коготок рассек мне ладонь. Ну и ладно, переживу.

Я взвалил ее на плечо и понес к автобусу.

— Дверь открой! — крикнул Григорию, и он торопливо отвел дверь в сторону.

Я забросил Анну, как куль с картошкой, на ближнее сиденье и захлопнул за собой дверь.

— Ну, успокойся, моя… все… все… все…

Обнял, а она уткнулась в мою грудь и наконец заплакала. Слава богу, слезы — первый признак выздоровления.

Правильно, что я затащил ее в автобус — обычный пол, привычные сиденья, обстановка, в которой она без страха скучно провела последние шесть часов, ее успокоили, вернули уверенность. А то, что машина стояла на том же самом льду, не имело значения.

— Анечка, лед под нами метровой толщины, — приговаривал я, наглаживая девушку по волосам. — Ты можешь себе представить — метровой!

Я преувеличивал. В эту ненормально теплую зиму лед был не толще семидесяти-восьмидесяти сантиметров.

— Он может выдержать несколько тонн на квадратный метр. Никакой опасности нет! По зимнику груженые «КамАЗы» ездят, а уж тебя, моя легонькая, стройная девчонка… Таких, как ты, миллион нужен на квадратный метр, и то, наверно, выдержит!

— Полтора километра холодной воды! — шептала Анна. — Я боюсь…

— Ложь! — возмутился я. — Беспардонная ложь! Полтора километра в другом месте, а здесь у берега мелко! Метров сто, не больше!

Это ее утешило. Она улыбнулась, красивая, вся в слезах, косметика по лицу размазана… А еще говорят, умываться можно, и хоть бы что… Не китайской же она косметикой пользуется, точно, французской… халтурщики…

— А трещины? — не унималась девушка.

— Это от перепада температур. Они неглубокие, вроде коготками котенок поцарапал. Это не страшно.

Не рассказывать же ей, что бывают и сквозные, широкие, что легковые автомобили, бывает, тонут в них вместе с пассажирами… Она и без того вся дрожит до сих пор. Пусть лучше думает — котенок поцарапал.

Анна хлюпнула носом еще пару раз для приличия и вытерла лицо ладошками, разместив остатки косметики аккуратно по всей поверхности, и сама догадалась об этом.

— Я — страшная?

— Что ты, дурочка, ты — самая красивая!

Робкая улыбка.

— Правда?

— Самая-самая!

И она поцеловала меня без дураков в губы, будто мы в постели, а не в микроавтобусе на байкальском льду, который сплошь в трещинах-царапинах.

Боковым зрением я видел, что остальные пассажиры обступили машину и следят за нами внимательно. «Окна-2». Не скрою, я ждал аплодисментов. Особенно со стороны Жоан Каро, продюсера…

Вот, блин, попал. Теперь у нас с Жоан уже точно все кончено. Обидно. Не начавшись толком. Полетали в «шевроле» по ночному Прибайкалью — и хватит.

В окошко деликатно постучали, я скосил глаза — Григорий. Но Анна от меня не отрывалась, подсознательно, вероятно, чувствуя, что пока длится поцелуй, ничего страшного произойти не может. Она пряталась в поцелуе, как ребенок в темноте под одеяло с головой. Ведь стоит только расслабиться, ослабить объятия, и разнесет нас мгновенно ветром — Сармой или Култуком по двум оконечностям Священного моря. В Нижнеангарск ее унесет, на Север, где впадает в Байкал бурная Нижняя Ангара…

Григорий Сергеев постучал вторично и подал голос:

— Анна, Андрей, ехать надо!

Я с трудом оторвал ее от себя. Я посмотрел в ее глаза мутного черного жемчуга, словно туманом подернутые. Она улыбнулась мне одними губами и ушла на наше место на заднем сиденье, к окну, косметичке и зеркальцу.

Открылась дверь, все молча прошли в салон. На льду остался один только Андрэ, фотограф.

Микроавтобус тронулся.

— Он что же, не едет с нами? — спросил я Григория.