Ассистент

— Ты попробуй! — перебил меня Борис торопливо. — Говорить больше не могу, в палату идут… До встречи, Андрей! Убей его!

Борис отключился, мне показалось, после прощания, а призыв к убийству произнес кто-то другой. Но кто? Я один на вершине скалы, не считая, конечно…

Я поднялся с мокрого камня, отошел на несколько шагов и посмотрел в красные, пылающие адским пламенем глаза Монгол-Бурхана. Во все три. Лобовой глаз был теперь не прищурен, как раньше, а широко распахнут, пульсировал.

Здравствуй, Бурхан, — сказал я, не шевеля губами и не сотрясая воздух звуковой, бессмысленной волной.

— Здравствуй, — ответил истукан. Ответил не мысленно даже, а как-то… не знаю, не было у меня раньше опыта общения на столь глубоком уровне восприятия. Даже не телепатическим оно было, а… не умею обозначить, не знаю терминологии, да и существует ли она? Может, ментальным?

— Что мне делать, Бурхан? Как убить того, кто умереть не может по определению? Как уничтожить бессмертного?

— Смерти нет, и одновременно она всегда рядом. И будет — что суждено.

И смолк. Зрачки погасли, сделались обычным тусклым деревом. Третьего глаза не стало, будто и не было его вовсе. Может, и не было? Может, разговоры мои с Борей Кикиным, а тем паче с идолом — продолжение сна? Не знаю, ничего не знаю.

Я прикурил, пряча сигарету от моросящего дождя, и стал спускаться по тропинке.

Солнце село, но запад за моей спиной еще бордовел. Скоро стемнеет, и, если я хочу попасть сегодня к мысу Три Брата, надо торопиться. Я прибавил шагу.

Транспортный вопрос, волновавший меня всю обратную дорогу, решился сам собой. Возле сельпо со стеклянными витринами я увидел припаркованный знакомый «жигуль», а рядом рыжебородого Филиппа. Оставалось уговорить его отвезти меня к зимовью и обратно. Легко сказать, на ночь-то глядя кто поедет?

На мою просьбу Филипп отреагировал спокойно: ладно, мол, отвезу, но — завтра.

— Филипп, надо сейчас, — уговаривал я. — Завтра может оказаться слишком поздно.

— Что такого может произойти за ночь?

Не объяснять же ему про Буратину, Бориса и Эрью Хаара-нойона. Долго, да и любой нормальный человек воспримет мои объяснения как несмешной розыгрыш. И это в лучшем случае.

— Скажи, Филипп, а куклу, которую должен был на съемках затащить на дерево англичанин, киношники с собой забрали?

— На сосне и оставили. Реквизитор спросил, что с ней делать. Режиссер ответил: не нужна. Он ее и не трогал.

Ясно. Я прямо-таки увидел, как, затаившись среди мохнатых лап, поджидает злодей добычу… И ведь не уговорить Филиппа, не поедет он по темноте да по рыхлеющему подтаявшему льду… И вдруг я понял: поедет. Все зависит от того, как я ему об этом скажу. Стоит попробовать.

— Ну, ладно, Андрей, домой мне пора. — Филипп протянул мне руку. — До завтра.

Руку я проигнорировал. Действовал по наитию, сам не понимая до конца смысла действий.

— Филипп, смотри сюда, — сказал я, указуя себе на лоб.

— Ты чего?

— В глаза смотри! И врубайся, мать твою!..

Я говорил, не слишком повышая тона, вкрадчиво, будто с ребенком или собакой. Он смотрел без отрыва. Он уже не мог не смотреть. И не слушать.

— Ты рожден на свет только для того, чтобы помочь мне. Взгляд не отводи! Сейчас ты сядешь за руль и отвезешь меня к мысу Три Брата.

Он смотрел на мой лоб, и я с удивлением отметил, что глаза его остекленели, расфокусировались и утратили осмысленность.

— Ты меня понял? Отвечай!

— Понял.

Голос сделался бесцветным, словно это не Филипп сказал, а некто усредненный и абстрактный, напрочь лишенный индивидуальности.

— За руль!

Он подчинился. Я сел рядом, и мы тронулись. По дороге молчали. О чем с ним разговаривать? Дебил дебилом. Я мог воспользоваться положением, которое сам создал, и узнать всю его подноготную. Вот только мне это надо? Нормальный мужик, зла я ему не желал.

Остановились в распадке у самой тропы.

— Жди здесь, мотор не глуши, — сказал я и покинул салон.

Стемнело. Впрочем, луна взошла, небо оказалось безоблачным, и звезды подсвечивали, как могли.

Тропинку за день растоптали до ширины проселка.

Я посмотрел на зимовье. Было оно теперь без крыши — брезент, вероятно, сняли, вернули хозяину. Удивило то, что над ним клубился дымок, а в наполовину остекленном оконном проеме мерцали отблески огня. Забыли погасить после съемок? Или остался там кто-то, греется?

Кто бы там ни находился, дела мне до него не было никакого. Мне к сосне, где на аранга затаился Буратино.

Поднялся по тропинке, обогнул сруб, почувствовав мерзкий, будто трупный, запах оттуда. Нужную сосну нашел сразу. Настил из доски хорошо просматривался снизу на фоне звездного неба.

Ступил на прибитую мной ступеньку, потом на обломанный сук, в разветвление, еще в одно… На дощатом настиле было пусто. Значит…

Хрустнула ветка в десятке шагов от меня, потом чуть ближе заскрипел снег…

Показалось? Сделалось неуютно.

Треск негромкий из зимовья…

Ночные звуки обрастали плотью. Или — больное воображение?

Спускаясь с сосны, боковым зрением увидел длинную тень — соскочил на землю, ломая ветки, повернулся — никого.

Что за черт? Где Буратино? Прячется за углом сруба с топором? Чушь!