Ассасин

А ведь все могло быть иначе. Скрой он от Ашера свои планы, сдержись, утаи свою ненависть – и мог бы уйти, стать свободным, действовать по собственному усмотрению… Но он позволил прорваться гневу. Это была роковая ошибка. Это была слабость, за которую он поплатился.

Ранее Мартин считал, что может владеть собой в любой ситуации. Всегда держать себя под контролем, сначала думать, а потом действовать. Но оказалось, когда разум затмевают чувства, этой силе невозможно противостоять. И он сорвался, а в итоге оказался тут – в подземелье замка Масиаф, у ассасинов. Безысходно, гибельно, безнадежно… И он так слаб…

– Кажется, я пришел к своему концу, – произнес Мартин.

В последнее время у него появилась эта привычка – разговаривать с самим собой, чтобы просто слышать хоть что-нибудь, кроме собственного дыхания и шуршания крыс в прелой соломе. Интересно, что тут ищут крысы, ведь им, по сути, нечего есть – камни, солома и пустота. Ту жалкую баланду, какую приносили ему тюремщики, он с жадностью поедал всю. Не только голод заставлял его есть эту тухлятину на воде, но и какое-то упрямое желание выжить, иметь хоть какие-то силы, чтобы противостоять тем, кто желал его подчинить. И не стать добычей крыс, не разлагаться в собственных нечистотах.

Сколько времени он тут находился? В этом кромешном мраке время для пленника почти остановилось. Ни луна, ни солнце не заглядывали в этот каменный мешок, где он мог сделать только пять шагов до уводивших к мощной двери узилища ступеней и назад, к выступу каменного ложа, на котором он спал, ел, лежал, гадая, какое сейчас время, вспоминая, предаваясь отчаянию, от которого хотелось выть, или злости, заставлявшей скрипеть зубами. Первое время ему оставляли свет – факел за дверью, на который он мог часами смотреть сквозь зарешеченное окошко, потом его лишили и этого. Кормили тоже все хуже, он слабел… И все-таки Мартин не сдавался, старался двигаться, не терять сноровку в надежде… На что он, собственно, надеялся? У него был только один выход отсюда – стать безвольным инструментом в чужих руках, ассасином, смертником. Некогда он избежал этой участи, теперь все повторилось. Так что же лучше – навсегда исчезнуть в подземелье Масиафа или погибнуть по воле человека, которого он ненавидел?

– Они ничего от меня не добьются, ничего, – повторял Мартин, устраиваясь на своем жестком ложе, пытаясь укутаться в остатки соломы, чтобы хоть как-то согреться, сохранить в своем изможденном теле немного тепла.

По тому, как в последнее время похолодало, узник догадывался, что уже настала зима. Значит, он тут уже два-три месяца. Он сперва отсчитывал дни по приходам двух стражников, приносивших ему еду. Явились – значит, прошел день. Но потом ему это стало неинтересно. И если одно время, устав от тишины и молчания, он пытался с ними разговаривать, то потом отказался – все равно они не отвечали. Были глухонемыми? Нет, скорее это были те из учеников Масиафа, которые не прошли полное обучение, не справились с испытаниями и навечно остались в горной крепости в качестве слуг. Но и слуги тут особые, вымуштрованные, они не заговорят с ним – так приказано, а приказы выполняются неукоснительно. Одно немного тешило Мартина: его охранники явно опасались пленника. И пока один из них убирал в камере, второй стоял на ступеньках, держа в одной руке факел, а в другой обнаженный палаш, чтобы пустить его в ход в любую минуту. Наверняка их предупредили, что узник по прозвищу Тень очень опасен. В этом никто не сомневался после той бойни, какую он учинил в Масиафе по прибытии.

Холодно, как же холодно!.. Мартин сжался, обхватив себя за плечи. Хорошо, что в этом мраке он не видит, в какое чудовище превратился: заскорузлые остатки одежды висели лохмотьями, отросшие волосы превратились в космы, как и борода, которой он зарос почти до глаз, ногти походили на когти хищной птицы. Как раз такие, чтобы вонзить в плоть подлезающих к нему крыс. И весь он худой, грязный, изможденный. В нем уже ничего не осталось от того блестящего воина, каким он был некогда. И все же он нужен Старцу Горы – Синану.

То, что его вернут Синану, было обговорено имамом с Ашером бен Соломоном, еще когда еврей забирал своего приемыша из Масиафа. Об этом поведал Мартину Сабир, когда вез его сюда.

Сабир! Ашер! Воспоминание о каждом из них вызывало в душе вспышку боли и удушающей злости. Мартин не должен их забыть. Как и всех остальных, кто лгал ему годами, кто его предал. И он с глухой ненавистью повторял в темноте их имена: Сабир, Эйрик, Иосиф, Руфь, Хама… Ашер! Они все отказались от него, выбросили, как ненужный мусор. Как падаль, в какую он тут превратился.

Во тьме узилища Мартин порой не понимал, спит он или бодрствует. И тогда он заставлял себя вспоминать былое.

«Гой! Варвар! Убийца, для которого нет ничего святого! Ты недостоин моей дочери!»