Ассасин

Последний вопрос прозвучал потому, что на еще недавно исполненном гнева лице аль-Адиля теперь появилось куда более задумчивое и даже похотливое выражение. И это рассердило султана.

– Прекрати, Адиль! Учти, как бы ни была тебе желанна эта женщина, она всего лишь обманщица. К тому же брюхатая от одного из кафиров. И ты не посмеешь войти к женщине после гнусного франка, не очистив ее. А невольниц в тягости даже продавать нельзя, не то что самому сходиться с ней.

– Но пока Джованна будет у нас, она может и разродиться. И тогда я не прочь сам засадить ее лоно.

На устах аль-Адиля проскользнула легкая плотоядная улыбка, и это разозлило султана. Он резко поднялся, взмахнув рукой с четками, словно намеревался ударить Малика. – Бойся прогневать Аллаха великого, могучего! О, зачем я дожил до этого дня, когда мой брат настолько попал в сети коварной гурии, что забывает даже о своем положении, о своей чести правоверного мусульманина!

Аль-Адиль опустил голову, а когда поднял, в его глазах плясали лукавые огоньки.

– На все воля Аллаха! Именно он держит в руке своей весы судьбы. Но одно я скажу: я выполню ваш план наилучшим образом. Джоанна де Ринель останется в моем дворце до той поры, пока мы не получим за нее выкуп. И я не войду к ней, пусть она даже будет звать и завлекать меня. Потом я с почестями вывезу ее за стены Иерусалима и прощусь с ней так, чтобы это могли видеть люди. А дальше уже все сделает мой верный Абу Хасан. Но куда ему отправить нашу заложницу под покровом тайны? Что мой повелитель скажет, если женщину увезут в принадлежащий мне Шобак?

Саладин медленно перекинул зерно четок, размышляя. Шобак – так называли эту огромную крепость сарацины. Но крестоносцы, построившие в пустынной местности южнее Мертвого моря эту цитадель, дали ей имя Монреаль – Королевская Гора [61]: некогда, когда возводили замок, сам король Бодуэн I участвовал в его строительстве. Ох, и любили же строить эти кафиры! Причем так, что правоверным приходилось прилагать немало усилий, чтобы покорить эти твердыни. Сам Саладин трижды осаждал Шобак-Монреаль, но так и не смог взять. А вот его более удачливый брат аль-Адиль (и как поговаривали, более умелый воитель) сумел взять неприступную твердыню. Поэтому Саладин великодушно оставил Монреаль брату, несмотря на все выгоды замка: мимо него пролегал торговый путь из Сирии в Египет и все проходившие мимо караваны платили владетелю замка дань. Но в данный момент Саладина интересовало лишь то, что Монреаль находился в нескольких конных переходах от Иерусалима, то есть достаточно далеко от франков, чтобы кто-то из них мог туда проникнуть и узнать, что там прячут исчезнувшую женщину.

– Я думаю, ты предлагаешь разумное решение, брат мой Адиль, – подытожил после раздумья султан. – И ты отвезешь туда пленницу, когда придет время. А там… ты сам сказал – только Аллах держит в руках весы судьбы. Итак, решено. Джоанна-назареянка отныне будет находиться в твоих руках, ты за нее отвечаешь! Но помни, все нужно сделать в тайне! Ты не должен об этом упоминать даже тогда, когда молишься в мечети перед Всевышним!

Еще недавно потрясенное и гневное лицо аль-Адиля посветлело, на губах появилась обычная ироничная улыбка.

– Мои уста скрепляет печать молчания, – склонился он перед Салах ад-Дином. – Слушаю и повинуюсь!

Глава 13

Замок Масиаф

Оказалось, что труднее всего свыкнуться с темнотой. Но некогда Мартина его учителя-ассасины научили: начинай считать; когда дойдешь до пятой сотни, глаза привыкнут к мраку и темнота станет видимой. Счету воспитанников в замках ассасинов обучали хорошо, да и с темнотой не обманули – Мартин и третью сотню едва просчитал, когда уже различил во мраке стены своего узилища, кладку из массивных блоков, а вскоре уже мог видеть каменную подпору свода вверху, под которой одна из плит слегка выступала. Итак…

Он собрался с силами, чтобы сделать рывок. Это было трудно – пленника кормили так плохо, что за время заточения его силы заметно истаяли. И все же он смог сорваться со своего места на каменной скамье, прыгнул на стену напротив и оттуда, оттолкнувшись и развернувшись в воздухе, вцепился за выступ наверху. Повис, а потом, переведя дух, начал подтягиваться. Раз, второй, третий… Сноровку и надежду нельзя терять даже в этом каменном мешке, даже на исходе сил и без надежды на спасение… Предаться отчаянию – значит погибнуть окончательно.

Подтянувшись несколько раз, Мартин с потаенным стыдом почувствовал, как напряженно дрожат руки, а некогда сильные пальцы уже не в состоянии удерживать вес собственного изможденного тела. При очередной попытке отжаться он сорвался, упал на слежавшуюся солому на полу, стал зализывать пальцы – один из отросших ногтей был сорван, и Мартин ощутил во рту солоноватый привкус собственной крови. До чего же он дошел: жалкий, обросший, изможденный, зализывающий, словно зверь, свои раны!