Аспазия

— Я думаю об иностранной птице, о которой ты мне рассказываешь, сказала Телезиппа, — за несколько минут до твоего прихода сюда принес какой-то раб иностранную птицу, говоря, что она куплена Периклом.

— Где птица? — вскричала Эльпиника.

Телезиппа повела подругу на птичий двор, где молодой павлин, связанный по ногам, печально лежал на земле.

— Это павлин, — сказала Эльпиника, — именно такой описывали мне птицу Пирилампа. Дело ясно: павлина не приняли в дом Гиппоникоса, раб не хотел или не мог отыскать милезианку и прямо отнес птицу сюда, к покупателю. Это указание богов, Телезиппа, принеси жертву Гере, защитнице и мстительнице за оскорбление священных уз.

— Проклятая птица! — вскричала Телезиппа, бросая гневный взгляд на павлина, — ты не напрасно попала мне в руки!

— Убей ее! — вскричала сестра Кимона. — Убей, зажарь на огне и приготовь из нее блюдо неверному мужу.

— Я это сделаю! — вскричала Телезиппа. — Перикл даже не осмелится упрекнуть меня — чтобы держать у себя подобную птицу, наш птичий двор слишком мал. Если он купил ее, то я могу предположить только то, что она предназначается на жаркое. Перикл должен будет молчать: ему нечего будет возразить против этого. Он должен будет молчать и втайне сожалеть, когда увидит птицу изжаренной. И только тогда, когда он с досадой оттолкнет проклятую птицу, я раскрою рот и брошу ему в лицо обвинение в постыдном поведении, о котором знают все.

— Ты правильно сделаешь, — сказала Эльпиника, улыбаясь и потирая себе руки. — Теперь ты видишь, — продолжала она, — какого рода государственные дела занимают голову твоего мужа и разлучают с женой.

— Друзья погубили его, — сказала Телезиппа, — его сердце легко воспламеняется и всегда открыто для всевозможных влияний. Постоянная близость с отрицателями богов сделала его самого неверующим. Он презирает все домашние службы богам и терпит их в доме только для меня. Ты помнишь, как недавно, когда он лежал в лихорадке, ты посоветовала мне надеть ему на шею амулет: кольцо с вырезанными на нем магическими знаками, или зашитый в кожу кусок пергамента с целебным изречением. Я добыла себе такой амулет и надела его на шею больному. Он лежал в полусне и не обратил на это внимания, вскоре после этого пришел один из его друзей, который, увидав амулет на шее Перикла, снял его и выбросил. Перикл проснулся, тогда друг, как рассказал мне раб, бывший в то время в комнате, сказал ему: «Женщина надела тебе на шею амулет, но я, человек просвещенный, снял его с тебя».

«Ты хорошо сделал, — отвечал ему Перикл, — но я считал бы тебя культурнее, если бы ты оставил его на мне».

— Это, вероятно, был какой-нибудь из нынешних софистов, — сказала Эльпиника. — Я никогда не любила Перикла, и как могла бы я любить соперника моего дорогого брата! Но теперь он сделался для меня отвратительным, с тех пор, как стал игрушкой в руках Фидия, Иктиноса, Калликрата и всех этих людей, которые в настоящее время поднимают такой шум и отодвигают на задний план заслуженных людей. Можешь себе представить, что в то время, когда эти люди работают на вершине Акрополя, благородный Полигнот, этот известный художник, которого так ценил мой брат Кимон, бездельничает!

Некоторое время Эльпиника разливалась в жалобах на такие порядки, затем встала, чтобы идти. Телезиппа проводила ее до перистиля. Там они обе разговаривали, как обыкновенно разговаривают женщины, которые при прощании не могут найти последнего слова.

Они разговаривали перед наружной дверью, как вдруг эта дверь отворилась и в дом вошел юноша. Этот юноша был замечательной красоты.

При входе мужчины обе женщины, по афинскому обычаю, хотели закрыть себе лицо, но не могли пошевелиться от изумления: перед ними стоял не мужчина, а безбородый юноша, к тому же он, прежде чем Телезиппа успела опомниться, обратился к ней с вопросом: дома ли Перикл и может ли принять гостя.

— Моего мужа нет дома, — отвечала Телезиппа.

— Я очень счастлив, что могу приветствовать его супругу, хозяйку дома, — сказал юноша. — Я, — продолжал он, как будто нарочно делая резкое ударение на имени, — Пазикомб, сын Экзекестида из…

Он не решился сказать «из Милета», так как одного взгляда на обеих женщин, в руки которых он попал, было достаточно, чтобы дать ему понять, что название веселого Милета не встретит здесь ласкового приема. Наименьшее подозрение мог он возбудить в том случае, если бы явился из строгой своими нравами Спарты… Итак он сказал:

— Я, Пазикомб, сын Экзекестида из Спарты. Отец моего отца, Экзекестида, Астрампсикоз был другом отца Перикла.

Когда Эльпиника, принадлежавшая к партии друзей Лаконцев, услышала, что юноша из Спарты, она пришла в восторг.

— Приветствуем тебя, чужестранец, — сказала она, — если ты происходишь из страны добрых нравов. Но кто была твоя мать, если ты, отпрыск суровых спартанцев, родился таким стройным красавцем?