Асмодей нашего времени

Но обзоръ конченъ. Вы возвращаетесь, избравъ по произволу тотъ или другой путь между деревьями; вы громко смѣетесь, замѣтивъ, что заблудились, и испуганная птичка взлетаетъ быстро, трепеща крылушками и сердито троля надъ вашей головой. Но вотъ вы вышли на просторъ, и спѣшите въ толпу, гдѣ ждутъ васъ жалкія веселости, людьми выдуманныя, гдѣ ждутъ васъ радости, возбуждаемыя трескотнею насильно вырываемыхъ тоновъ изъ звенящей мѣди; а для возбужденія въ васъ восторга готова отравительная выжимка изъ виноградной лозы…

Пикникъ былъ уже въ полномъ разгарѣ. Полковые музыканты, стоявшіе на открытомъ воздухѣ, подъ окнами лѣтняго домика, усердно исполняли свое дѣло. Набѣжавшіе изъ сосѣдней деревушки ребята цѣплялись за изгороди и ухмылялись, выставивъ глупыя рожи; нѣкоторые изъ офицеровъ прогуливались по двору, обмахивая раскраснѣвшіяся лица фуляровыми платками; видно было по всему, что молодцы поработали на порядкахъ ногами и всемъ корпусомъ. Въ домикѣ раздавался шумъ и хохотъ.

Солнце уже садилось огромнымъ шаромъ на краю небосклона, подернутаго алымъ отливомъ вечерней зари. Группы гуляющихъ расхаживали по широкому двору; многіе расположились съ стаканами чаю у опушки лѣса на коврахъ, раскинутыхъ по мягкой муравѣ. Тонкій дымокъ отъ сигаръ и офицерскихъ трубокъ кокетливо пробирался между листьями орѣшника и изчезалъ въ глубокой синевѣ неба.

Вдали отъ всѣхъ расхаживалъ Пустовцевъ. Онъ былъ мраченъ, и какая-то безпокойная дума поминутно измѣняла черты его блѣднаго и исхудавшаго лица. Гнѣвные взоры, бросаемые имъ на всякаго, кто рѣшался близко подойти, удерживали въ почтительномъ отдаленіи отъ него даже и такихъ людей, какъ Ерихонскій. Нетерпѣливыя движенія Пустовцева показывали ясно, что онъ ждалъ кого-то.

Вдругъ онъ остановился, взглянулъ на окно домика и лицо его зардѣлось. Сдѣлавъ два-три поворота съ какою-то напряженной медленностью, онъ тихими шагами пошелъ по тропинкѣ, уходившей въ глубину лѣса.

Чрезъ минуту на крыльцѣ появилась Marie. Быстрыя движенія танцевъ облили яркимъ румянцемъ пылающія ея щеки; коралловыя губки были полуоткрыты и выказывали ровный рядъ чистыхъ, какъ снѣгъ, жемчужинъ. Она шаловливой рукой поправила волосы, проворно подхватила подъ руку подошедшую къ ней одну изъ дѣвицъ, и, спрыгнувъ вмѣстѣ съ него съ лѣстницы, помчалась въ лѣсъ тоюже тропинкой, которою пошелъ Пустовцевъ. Нѣсколько минуть слышенъ былъ ихъ звучный хохотъ, потомъ все стихло, и менѣе чѣмъ черезъ четверть часа mademoiselle Ольга выходила одна изъ лѣсy, потерявъ шаловливую свою подругу.

Онисимъ Сергеичъ, давно ужо сидѣвшій за ералашемъ, сильно горячился въ эту минуту, и чуть не бранилъ своего партнера, между рукъ упустившаго случай дать большой шлемъ противной сторонѣ. "Въ бабки бы вамъ играть! кричалъ онъ: въ свайку, коли хотите! А то тудажь игроки называются, право!"

Соломонида Егоровна, очень хорошо знавшая характеръ Онисима Сергеича, который въ такихъ важныхъ случаяхъ не любилъ щадить никакого лица и не слишкомъ стѣснялся въ выборѣ выраженій, подошла къ столику, съ намѣреніемъ удержать своего супруга отъ другихъ болѣе горячихъ вспышекъ. Но не просидѣла она и четверти часа, какъ Онисимъ Сергеевичъ громко вскрикнулъ:

– Да вотъ отъ чего и несчастье-то! Она возлѣ меня. Отойди пожалуста! Ну чего ты тутъ торчишь? Твое бы дѣло за дочерьми глядѣть. Ну, гдѣ Маша, напримѣръ?

Соломониду Егоровну какъ будто кольнуло что-то. Она поспѣшно встала и вышла на крыльцо. Сдѣлавъ рукой щитокъ надъ глазами, она безпокойно оглядѣла всѣ группы: но Маши не было. Она подозвала къ себѣ Елену, неподалеку гулявшую съ какимъ-то приземистымъ майоромъ въ огромныхъ бакенбардахъ и рыжеватомъ парикѣ.

– Гдѣ Маша? спросила Соломонида Егоровна въ сильномъ волненіи.

– Не видала, maman, отвѣчала Елена, оглядываясь по сторонамъ.

– Какъ, не видала! Гдѣжь ты была?

– Въ залѣ была, потомъ тутъ гуляла.

– Вижу, вижу, сударыня, злобно сказала Соломонида Егоровна. Въ мечтахъ уносились, романтизировать вздумали!

– Да чтожь я сторожъ чтоль Marie вашей? сказала обиженная Елена

– Ахъ, Боже мой! Говорю тебѣ, сыщи мнѣ Машу! Слышишь ты, Машу сыщи! Да отцу ни слова…

А Marie выходила уже изъ лѣсу, но только не съ той стороны, которою вошла туда. Она была страшно блѣдна; глаза ея горѣли лихорадочвымъ огнемъ; поступь была какъ-то невѣрна.

– Что съ тобой, Marie? спросила Соломонида Егоровна, шибко подойдя и взявъ ее за руку.

– Мнѣ дурно, maman, отвѣчала Marie, едва перевода дыханіе и стиснувъ рукою лѣвый бокъ.

– Гдѣ ты была?

– Тамъ… я упала… ушиблась… упала – ахъ!

Соломонида Егоровна хотѣла было позвать кого либо на помощь, но Marie быстро схватила руку матери и проговорила шопотомъ:

– Ради Бога, никого не зовите! Я сама дойду… Держите меня крѣпче.

А Соломонида Егоровна сама едва передвигала ноги.

– Будьте покойнѣе, maman! Глядите веселѣй! На насъ смотрятъ.