Асмодей нашего времени

– Эхъ, какой же вы! Ну вотъ вамъ ваши деньги. Только пожалуста, не забывайте впередъ у меня ни вашего кошелька, ни бумажника.

– Не могу дать вѣрнаго слова. Ахъ, произнесъ Племянничковъ трагически, до чего доводитъ человѣка разсѣянность! Вмѣсто двухъ захватилъ четыре сигары!.. До свиданья же, дяденька! Покорнѣйше благодаримъ-съ.

И напѣвая какой-то водевильный куплетъ, Племянничковъ вышелъ.

Оставшись одинъ, Софьинъ долго ходилъ большими шагами, оттолкнувъ съ досады кресло, выдвинувшееся на средину, безъ всякаго дурнаго умысла. Потомъ онъ остановился у окна, заложивъ руки за спину. Громкій стукъ проѣзжавшихъ дрожекъ обратилъ его вниманіе. Укутанный съ изысканной небрежностью въ щегольскую альмавиву, и положивъ ноги на крылья дрожекъ, сидѣлъ или вѣрнѣе лежалъ Пустовцевъ и насмѣшливо глядѣлъ на окна квартиры Софьина. Лицо его зардѣлось яркимъ румянцемъ; онъ съ рѣшительнымъ видомъ кликнулъ Никиту и велѣлъ закладывать лошадей.

– Bon jour; мусье Софьямъ, проговорила мадамъ Небѣда, граціозно протягивая руку. Вы совсѣмъ забыли насъ. Можно ли это? Въ ваши лѣта жить такимъ отшельникомъ непростительно.

– Склоняю передъ вами мою повинную голову, отвѣчалъ Софьинъ, оффиціально улыбаясь.

– Вы, говорятъ, имѣете престранную привычку, вдругъ ни съ того ни съ сего покидать вашихъ знакомыхъ, и иногда по полугоду не заглядывать къ нимъ.

– Точно, въ характерѣ моемъ есть такая странность.

– Надобно "сокращать свой характеръ", важно замѣтила Соломонида Егоровна.

– Впрочемъ мои добрые знакомые не въ претензіи на меня за то. Они снисходительны къ подобнаго рода капризамъ больной, разстроенной моей души.

– Ахъ, мусье Софьинъ, неужьто вы такъ мало владѣете собой?

Софьинъ устремилъ на нее вопрошающій взглядъ, рѣшительно не понимая, къ чему сдѣланъ ею такой вопросъ. Соломонида Егоровна расхохоталась. Владиміръ Петровичъ, неизвѣстно почему, осмотрѣлся кругомъ.

– Я вижу, продолжала Соломонида Егоровна, что вы меня не поняли. Вотъ что значитъ, позвольте вамъ замѣтить, удаляться отъ общества! Вы уже отвыкли отъ языка насъ бѣдныхъ смертныхъ.

– Что вы хотите сказать этимъ, Соломонида Егоровна? Вмѣсто отвѣта, мадамъ Небѣда снова расхохоталась. Положеніе Софьина становилось часъ отъ часу хуже и нестерпимѣе.

– Перемѣнимте разговоръ, сказала Соломонида Егоровна, задыхаясь отъ смѣха.

Софьинъ поправилъ на головѣ волосы и непримѣтно потеръ себѣ лобъ.

– Чтожь новенькаго? сказала мадамъ Небѣда, прищуривъ глаза.

– Вы сами же изволили назвать меня отшельникомъ, такъ какія же могутъ быть новости у отшельника?

– Значитъ, вы на меня разсчитываете? Напрасно.

– И не думалъ. Я бываю у моихъ добрыхъ знакомыхъ не изъ любопытства, и совсѣмъ не для того, чтобъ выспрашивать городскія новости.

Въ тонѣ, какимъ произнесены были эти слова, слышалась худо скрываемая досада. Нельзя было не замѣтить, что все сказанное мадамъ Небѣдой было результатомъ какихъ-то сплетней и наговоровъ, и что, какъ видно, кто-то сильно постарался на счетъ Софьина.

– Maman, maman! прозвучалъ крикливый голосъ Жоржа: не удается, хоть тресни! продолжалъ онъ, прыгая на одной ногѣ съ какой-то бумагой въ рукѣ.

– Ou\' est que vous faitez? жеманно спросила маменька.

– Кесь-кеву, кесь-кеву! Нашъ попка въ Петербургѣ выговаривалъ гораздо лучше… а, bon jour! сказалъ онъ, увидавъ Софьина и небрежно протягивая ему руку: гдѣ это вы пропадали?

– Жоржъ! вы забываетесь! сказала мамаша съ нѣжной строгостью.

– Вообразите, monsieur Софьинъ, продолжалъ Жоржъ, не обративъ никакого вниманія на замѣчаніе своей мамаши, – какъ ни билась Marie, не выходитъ!

Онъ поднесъ бумагу къ самому носу Софьина.

– Угадайте, кто это?

Софьинъ взглянулъ на подставленный ему листокъ. Тамъ была набросана карандашомъ какая-то рожа, и видно было по всему, что художникъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія o живописи, а натужилъ свое воображеніе, схватывая нѣкоторыя, рельефно выдававшіяся черты чьей-то физіономіи.

– Ну, угадываете чтоль?

– Пѣтъ, не угадываю, холодно отвѣчалъ Софьинъ, отстраняя рисунокъ.

– Какъ же не угадать? Ну, смотрите!

Онъ перекинулъ черезъ руку Софьина, которою отстранялъ онъ отъ себя неугомоннаго Жорженьку, рисунокъ, и приблизилъ его ни этотъ разъ ужь такъ близко къ носу Софьина, что тотъ подался назадъ и покраснѣлъ съ досады.

– Онисима Сергеевича нѣту-съ? сказалъ онъ, уклоняясь отъ Жоржа и обращая рѣчь къ Соломонидѣ Егоровнѣ.

– Да что у тебя тамъ такое, моншерь?

– Да ты-то, кесь-кеву, угадаешь; мнѣ хочется, чтобъ вотъ они.

– Ну-ка, ну, покажи, сказала маменька, нѣжно улыбаясь.

– Дай грошъ! сказалъ Жорженька, прижавъ бумагу къ груди и подбѣгая къ мамашѣ на одной ножкѣ.

– Дамъ, дамъ, шалунишка.

– Дамъ, дамъ, – гдѣжь ты его возьмешь? Гроша вѣдь нѣту, а есть двѣ копейки.

– Проказникъ! нѣжно сказала маменька, обращаясь къ гостю. Вотъ таковъ онъ всегда у меня! Пребыстрое дитя!

Жоржъ подалъ ей рисунокъ

– Ужь не Пустовцевъ ли это? спросила Соломонида Егоровна.

– А есть сходство?

– Есть, особенно въ прическѣ.

– Ну, нашла въ чемъ! Да Пустовцевъ отъ роду не носилъ никакой прически. Онъ даже и расчесывается собственной пятерней. А угадайте, мусье Софьинъ, кто рисовалъ?