Асмодей нашего времени

– Баринъ! сказалъ Никмта, осторожно заглядывая въ дверь.

– Что тебѣ?

– Тамъ какой-то господинъ васъ спрашиваетъ.

– Проси и дай мнѣ одѣться.

– Bonjour, monsieur Чикарскій! сказалъ Софьинъ, выходя черезъ нѣсколько минутъ въ залу. Прошу садиться.

Чикарскій пѣтушкомъ подскочилъ къ Софьину, схватилъ его руку, сильно потрясъ ее и повалился въ кресло съ развязностью отчаяннаго джентльмена.

Это было твореніе, къ которому какъ нельзя лучше шли слова Шекспира, что онъ въ лучщія свои минуты немного хуже человѣка, а въ худшія немного лучше скота. Всегда разодѣтый шикомъ, всегда завитой, онъ на всевозможныхъ вечерахъ и собраніяхъ являлся именно тѣмъ, что называетъ Пушкинъ" вездѣ встрѣчаемымъ лицомъ, необходимѣйшимъ глупцомъ;" впрочемъ онъ смѣло могъ повторить о себѣ слова поэта:

Мы всѣ учились понемногу и проч,

И дѣйствительно, это ничтожное во всемъ прочемъ созданіе блистало и даже «дивило свой муравейникъ». Онъ былъ недуренъ собой, болталъ немного по-французски, умѣлъ кстати прислужиться," подставить стулъ, поднять платокъ и моську вовремя погладить", могъ въ добрый часъ склеить bon mot, явиться третьимъ для преферанса съ какимъ нибудь лысымъ сіятельствомъ и толстымъ превосходительствомъ. За то его и принимали всюду, и даже выговаривали, если онъ не являлся на условленные четверги и пятницы. Но дорого платилъ бѣднякъ за такое вниманіе къ нему общества. Въ холостыхъ пирушкахъ его заставляли пить разносортную смѣсь, щелкали по носу, всклочивали его прическу, обливали шампанскимъ и выбирали мишенью для тупыхъ и часто площадныхъ остротъ. Никто не могъ понять, откуда этотъ голякъ доставалъ средства къ жизни, даже довольно комфортабельной. Нѣкоторые увѣряли, что его снабжала всемъ одна почтенная вдова, старательно подкрашивавшая свои сѣдые волосы и остановившая счетъ лѣтамъ своимъ на тридцать шестомъ году. Впрочемъ никто не выдавалъ этого за вѣрное: но всѣ знали, что отецъ Чикарскаго былъ управляющимъ у какого-то мелкопомѣстнаго польскаго пана, что, потерявъ это мѣсто, онъ пустился въ адвокатство – самое прибыльное ремесло въ томъ краю, что импровизированный юристъ, обманывая вѣрителей своихъ, бралъ съ нихъ и правой и лѣвой рукой во имя блюстителей правосудія, и что потомъ, начавъ венгерскимъ, кончилъ русскимъ напиткомъ, спился въ кругу и пропалъ безъ вѣсти. Такая родословная Чикарскаго не много давала ему во мнѣніи свѣта: но вѣдь свѣтъ не всегда бываетъ взыскателенъ и разборчивъ. Кади лишь его кумиру, а какая у тебя кадильница, съ гербомъ ли графскимъ или просто глиняная, – до этого ему дѣла нѣтъ. Къ этой характеристикѣ гостя Софьина нужно еще прибавить то, что Чикарскій былъ полякъ и предурно говорилъ по русски, тщеславясь однакожь этимъ предъ членами своего муравейника.

– Чему я обязанъ удовольствіемъ видѣть васъ у себя? холодно я строго спросилъ Софьинъ.

– Ależ iaki pan ostry!

– Нельзя ли вамъ говорить со мной по русски? Я плохо понимаю по польски.

– Mówie prosto, przyezedłem do pana, żeby skonczyć interes mędzy panem а panem Pustowcewym.

– Ха, ха, ха, ха, ха! Такъ онъ васъ выбралъ въ посрединки?!

– No, i coż takiego? сказалъ Микарскій, обидясь.

– А вотъ что: никакъ не думалъ я, чтобъ Пустовцевъ, позволяющій себѣ быть дерзкимъ, рѣшился теперь пускаться въ такія шутки.

– Coż tutay za żarty? Ja mówie, żeby pan przysłał swego sekundanta, грозно произнесъ Чикарскій.

– Послушайте, милостивый государь, дѣло между нами такъ серьезно; постъ, занимаемый и мной и Пустовцевымъ, такъ не малозначителенъ, что вашему пленнпотенту не мѣшало бы позаботиться пріисканіемъ другаго, болѣе стоющаго посредника.

– Ого! сказалъ Чикарскій, вставая и выпрямляясь. То панъ мени обижаетъ?

– Можетъ быть.

– То панъ не мыслитъ, żе za to możesz sie przypłacic?

– Не мыслю.

– А gdy ia zapotrzebuie tego?

– Do usług pańskich, aie napotém.

– Jak mamę kocham, to strach, iaki pan ostry, говорилъ Чикарскій, расхаживая большими шагами. Ale coż ia powiem panu Pustowcowi?

– Перескажите, что я сейчасъ говорилъ вамъ, да кстати прибавьте, что по нѣкоторымъ весьма уважительнымъ, но не зависящимъ отъ меня, причинамъ, драться съ нимъ не стану. Понимаете?

– Гмъ, добрже. No, i iakże pan myslisz ze mna? сказалъ Чикарскій, подбоченясь, въ полномъ убѣжденіи, что Софьинъ уже струсилъ.

– Съ паномъ? Bardzo chętnie!

– Ale na czèm?

– Na kartofliach.

– Prosze nie żartować! грозно воскликнулъ Чикарскій, принявъ воинственную позу и откинувъ назадъ голову.

– А я вамъ вотъ что скажу: если вы не уберетесь отсюда подобру поздорову, то а выкину васъ въ окошко.

– Со?

– Въ другой разъ я не люблю повторять подобныхъ вещей.

– А iakże pan to możesz zrobić?

– А вотъ какъ, – и Софьинъ потянулся къ колокольчику.

– To niech że pan się nie fatyguie… Ależ iaki pan ostry! Do widzenia!

– Do miłego.

Чикарскій вышелъ, оставивъ Софьина въ положеніи человѣка, нечаянно ступившаго обѣими ногами въ лужу у самаго подъѣзда къ дому, гдѣ онъ располагалъ щегольнуть изряднымъ костюмомъ и отлично вылакированными сапогами.