Асмодей нашего времени

– Хоть и не слышала, но кудажь ему противъ Маріо? Ахъ, это божественно! Да какой къ томужь онъ милашка! Не правда ли, мамаша душечка?

– Елена моя восторженная артистка, съ улыбкой сказала Соломонида Егоровна.

– Ахъ, мамаша душечка, да какъ же не быть въ восторгѣ отъ такихъ людей, какъ Маріо?

– Всежь онъ не болѣе какъ пѣвецъ, съ достоинствомъ сказала Соломонида Егоровна.

– Но знаете ли, мамаша душечка, я еще въ Петербургѣ слышала, что въ него влюбилась какая-то княгиня и женится съ нимъ.

– Женится съ нимъ, – какъ это вы говорите? замѣтила Соломонида Егоровна.

– Ахъ pardon! я ужасно дурно говорю по русски, сказала Елена, обращаясь къ Софьину.

– Это немножко странно! Вы русская и дурно говорите по русски.

– Не хочу! рѣзко отвѣчала Елена.

– А, это другое дѣло.

– Въ Петербургѣ, сказала Соломонида Егоровна, во всѣхъ лучшихъ обществахъ, гдѣ мы ни бывали, не говорятъ по русски.

– Позвольте усомниться.

– Я васъ увѣряю. Связи наши позволяли намъ бывать запросто въ самыхъ аристократическихъ домахъ; только шагъ черезъ порогъ, – bonjour, bonjour и потомъ пошли ужь все по французски да по французски. Je vous assure, мусье Софьинъ.

– На какомъ же языкѣ вы говорили? бухнулъ Софьинъ вовсе некстати. Если такія особы, какъ вы, уважали языкъ русскій, то не понимаю, ктожь бы осмѣлился пренебрегать имъ.

Этотъ глупѣйшій комплиментъ поправилъ грубую выходку Софьина. Соломонида Егоровна, вспыхнувшая было отъ гнѣва, совершенно успокоилась и торжественно проговорила: уважать языкъ народный должно болѣе всего.

Дверь снова отворилась и вошла знакомка Софьина. Она дурно была причесана, хоть платье, сидѣвшее на ней какъ то неловко, не уступало въ богатствѣ платью сестры.

– А вотъ и знакомая ваша! проговорила Соломонида Егоровна, благосклонно улыбаясь Софьину. Ахъ, ma chére, гдѣжь у васъ браслетъ-то?

Дѣвушка покраснѣла, какъ маковъ цвѣтъ и робко поглядывала то на мать, то на сестру. Соломонида Егоровна съ неудовольствіемъ покрутила головой и указала сконфуженной дочери на кресло подлѣ себя.

– Какъ вы неловки, Марья Онисимовна! сказала она, обдергивая на ней платье.

Софьинъ глядѣлъ на свою знакомку и съ лица его изчезало недовольство. Такъ съ зеленѣющаго поля сбѣгаетъ тѣнь, отраженная мимоходящимъ облачкомъ.

– Скученъ, конечно, показался вамъ нашъ городъ, сказалъ Софьинъ, обращаясь къ Marie.

Marie взглянула на мать и не отвѣчала ни слова.

– Чтожь вы молчите, сударыня? Отвѣчайте же! сказала Соломонида Егоровна.

– Одно ужь посѣщеніе вами кладбища, продолжалъ Софьинъ, гдѣ я имѣлъ счастіе въ первый разъ васъ встрѣтить, могло привести меня къ такому заключенію.

– Чѣмъ же тутъ городъ виноватъ? проговорила Marie. Онъ, конечно, не столица; но гдѣ есть люди, какъ тамъ скучать? А посѣщеніе нами кладбища было совершенно случайно. На канунѣ того дня былъ у насъ Пустовцевъ…

– Желалось бы, сказалъ Софьинъ, намѣренно отклоняя рѣчь отъ Пустовцева, чтобъ ваше доброе мнѣніе о городѣ осталось при васъ и послѣ ближайшаго съ нимъ знакомства. Впрочемъ отъ такого снисходительнаго судьи, какъ вы, нетрудно ожидать этого.

– Мы всѣ хороши, сказала кобенясь Соломонида Егоровна, пока насъ свѣтъ не испортилъ.

– Тѣмъ пріятнѣе встрѣтить неиспорченное, что испорченнаго этимъ свѣтомъ очень много, сказалъ Софьинъ непростительно-дерзко.

Но Соломонида Егоровна не нашла въ этомъ особенной дерзости; она даже на всякій случай затвердила про себя эту сентенцію. Вообще Соломонида Егоровна страхъ какъ любила афоризмы и высокопарныя аксіомы, и чѣмъ запутаннѣй и краснорѣчивѣй была сказанная при ней сентенція, тѣмъ больше она работала головой, стараясь запомнить ее. При первомъ же случаѣ она пускала ее въ ходъ, не заботясь о томъ, кстати ли ея выходка или некстати. Все дѣло въ томъ лишь бы сказать, а тамъ какъ себѣ знаете. Останавливался при такой странной выходкѣ вошедшій въ азартъ разскащикъ, желая знать, съ какого конца и какой нитью пришита къ нему сентенція Соломониды Егоровны, но не добившись толку, продолжалъ разсказъ свой обыкновеннымъ порядкомъ. А между тѣмъ Соломонида Егоровна оставалась совершенно довольною, разрѣшившись отъ бремени, долго тяготившаго ея память, и вполнѣ была убѣждена, что между слышавшими ея сентенцію есть же какой нибудь не вертопрахъ, который пойметъ всю оной силу и премудрость.

– Чегожь сталъ, дуралей? послышался въ прихожей какой-то звонкій, дѣтскій голосъ. Шинель снимай!

– Это Жоржъ, сказала Соломонида Егоровна, нѣжно улыбаясь. Какъ это хорошо, что онъ пріѣхалъ! Теперь вы познакомитесь со всѣмъ моимъ семействомъ, мусье Софьинъ.

Софьинъ взглянулъ въ отворенную дверь залы. Тамъ проходилъ мальчикъ, лѣтъ пятнадцати съ папироской во рту. Одѣтъ онъ былъ совершенно какъ взрослый; длинный жилетъ на цѣлый вершокъ виднѣлся изъ подъ фрака, застегнутаго на одну верхнюю пуговицу; толстая золотая цѣпочка съ массивнымъ замкомъ вдѣта была въ послѣднюю петлю жилета; бѣлыя перчатки, уже порванныя, были неукоризненно чисты, и только цвѣтной, ярко-оранжевый галстухъ нѣсколько гармонировалъ съ возрастомъ мальчишки франта.