Асмодей нашего времени

– Вдова, опять заговорила она: капитаньша, трое дѣтей, братъ слѣпой, сестра хромая, безъ крова и пристаница.

Она заморгала глазами, стараясь выжать изъ нихъ привычную слезу.

Софьинъ протянулъ къ ней руку съ какой-то мелкой монетой.

– Ахъ, батюшка! заговорила салопница, принявъ однакожь деньги. Что это вы? Развѣ я нищая? Ошибаетесь, молодецъ! Я благородная, вдова, капитаньша, у генераловъ бываю; меня и губернаторъ знаетъ.

– Чтожь вамъ угодно отъ меня?

– Пожалуйте-съ! сказалъ лакей, отворяя обѣ половинки дверей въ залу.

Софьинъ сбросилъ съ себя шинель и сдѣлалъ шагъ къ дверямъ.

– Позвольте, позвольте, батюшка, – сказала салопница, заступая дорогу: взгляньте окомъ состраданія на Творца…

Софьинъ взглянулъ на лакея, который, къ счастію, быль не глупъ и понялъ его взглядъ.

– Ну, подижь, поди! сказалъ онъ, оттѣсняя салопницу

Софьинъ прошелъ въ залу.

– Эхъ, ты пани на всѣ сани! говорилъ лакей, оставшись съ салопницей. А ложку зачѣмъ стянула у Ивановыхъ?

– Ахъ, ты мерзавецъ, невѣжа этакій! какъ ты осмѣливаешься….

– Ну, не пыли жь, не пыли. Вѣдь вытрусили! Будто я не знаю!

– Мужикъ необразованный! постой же, нечто я не скажу генералу…

– Тутъ тебѣ никакого нѣтъ генерала. А ты проваливай, вотъ что!

– На зложь вотъ тебѣ, не пойду, да и знай!

И однакожь сдѣлала шагъ къ дверямъ.

– У меня пойдешь! сказалъ лакей какимъ-то рѣшительнымъ топомъ, отворяя дверь прихожей.

– Ну, и пойду, конечно, пойду! Не съ тобой же хамомъ мнѣ заниматься.

– Благородная! Всякая шваль тудажь лѣзетъ въ благородные! говорилъ лакей, затворяя дверь за салопницей, которая еще что-то бормотала, спускаясь въ лѣстницы.

Въ залѣ, которою проходилъ Софьинъ, замѣтна была немалая претензія на роскошь. Занавѣси и портьеры были изъ тяжелаго штофа, но довольно подержанныя и какъ видно совершившія, кромѣ оффиціальнаго путешествія изъ столицы въ провинцію, нѣсколько другихъ переходовъ по нисходящей линіи. Въ одномъ углу прислонена была этажерка, уставленная фарфоровыми и бронзовыми бездѣлушками, въ другомъ стояло фортепьяно, покрытое чехломъ; въ простѣнкахъ между оконъ висѣли большія зеркала и массивная люстра обременена была нѣсколькими десятками свѣчей, что однакожь мало гармонировало съ величиной залы; старыя кресла и стулья недружелюбно поглядывали на своихъ собратій, недавно прибывшихъ изъ мебельнаго магазина и еще сохранявшихъ запахъ свѣжаго дерева. На стѣнахъ висѣло нѣсколько эстамповъ превосходной работы, и рядомъ съ ними прескверно вышитая гарусомъ какая-то картина.

Въ залѣ никого не было.

Софьинъ прошелъ въ гостиную. Тамъ на диванѣ, принявъ заранѣе обдуманную позу, сидѣла знакомая намъ барыня, Соломонида Егоровна Небѣда. Рука ея была небрежно брошена на бархатную подушку; богатое шелковое платье охватывало ея плотный бюстъ, рельефно обрисовывая всѣ его округлости; легенькій чепчикъ едва касался волосъ, взбитыхъ à la помпадуръ; массивный браслетъ втиснулся въ ея мясистую руку и заставлялъ подозрѣвать, что это украшеніе, перенятое нашими львицами у дикихъ, не безъ значительной боли обходилось дебелой щеголихѣ.

На вѣжливый поклонъ Софьина Соломонида Егоровна граціозно покачнулась всемъ корпусомъ и показавъ рукой на кресло, проговорила самымъ мягкимъ и какбы болѣзненнымъ голосомъ:

– Prénez place, мусье Софьинъ.

– Извините, что я такъ замедлилъ засвидѣтельствовать…

– Mieux tard, que jamais, сказала Соломонида Егоровна, очень кстати перебивъ глупо-оффиціальное начало этикетнаго визита: признаться, мы еще не устроились, какъ слѣдуетъ. Только какой ужасный вашъ городъ! Нигдѣ нельзя достать порядочной мебели.

– У Голли, кажется, недурна; дорога только.

– Ахъ, какъ это можно говорить? Не въ томъ, что дорога; мы готовы заплатить, что угодно, но дурна, ужасно дурна. Можете вообразить, каково привыкать къ мебели какого-то тамъ вашего Молли, Голли право, не знаю, послѣ Гамбсовской. У насъ въ Петербургѣ вся мебель была отъ Гамбса.

Дѣйствительно, сказать что нибудь противъ этого было очень трудно, и Софьинъ молчалъ въ благоговѣйномъ уваженіи къ мебели Гамбса, покоившей тучную особу барыни.

– И все это нами продано рѣшительно за безцѣнокъ, продолжала Соломонида Егоровна.

– Да, переѣзды никогда не обходятся безъ потерь.

Сказавъ такой глубокомысленный афоризмъ, Софьинъ опять замолчалъ. Богъ его знаетъ, или ужь въ теченіи этихъ двухъ лѣтъ онъ разучился говорить, или Соломонида Егоровна имѣла въ себѣ что нибудь расклеивающее всякую складную рѣчь только разговоръ какъ-то не вязался. Къ вопросамъ о здоровьѣ, къ толкамъ о погодѣ Софьину не хотѣлось прибѣгать, и потому онъ положилъ лучше слушать, и смотря уже по обстоятельствамъ, подкинуть и свою какую нибудь сентенцію.

– Скажите, мусье Софьинъ, есть тутъ у васъ какое нибудь общество?

Опять вопросъ, весьма трудный къ разрѣшенію, но однакожь отвѣчать все-таки надо.

– По крайней мѣрѣ, сказалъ Софьинъ, нельзя отказать въ этомъ ни одному губернскому городу.

– Да, это конечно, съ достоинствомъ, подтвердила Соломонида Егоровна. Толькожь такое, я думаю, и общество! Какіе нибудь совѣтники, секретари…

– Есть и совѣтники и секретари, которые не уронили бы никакого общества.