Артюр Рембо

Там рыжих бархатцев гряда
К дворцу Юпитера ведёт.
Почти тропическую синь
Ты смело примешал туда.
Ещё там розы, пихты, плющ
В укромном заточенье,
Вдовы миниатюрной клетка,
И стаи птичьи! О, яо, яо!
Дома-тихони помнят о былом.
Беседка той, что тронулась умом
От страсти. В розах крохотный балкон,
Приют тенистый тамошней Джульетты.
Напоминает это Генриетту,
Названье полустанка в сердце гор,
Он там стоит как павильон в саду,
Где синих бесов веселится хор.
Скамья зелёная. Там без затей
Поёт о рае белая ирландка.
В столовой шум, как будто перебранка —
Сквозь щебет клеток звонкий гвалт детей.
А герцога окно внушает мысли
Про яд улиток и самшита лоск,
Нагретый солнцем. Благо довелось
Всё это видеть! Но… Слова все вышли.
Бульвар несуетливый, не торговый,
Где всюду драма или водевиль,
Не раз меня ты сценами дивил,
Ты мне милее всякого другого.
Альмея[27] ли она? С рассветными лучами,
Как сорванный цветок, увянет ли в печали
Перед пространством, где живут химеры,
Посланцы города, цветущего без меры?
Красиво слишком! Слишком! Но так надо —
Ещё звучат романсы, серенады,
И маски верят истово, как прежде,
В ночные празднества на побережье^{56}.

А Верлена встречи с изгнанниками вновь погружали в раскалённую атмосферу баррикад. Ему даже пришла в голову мысль написать книгу о зверствах, которые творила в Париже армия версальцев при подавлении Коммуны.

Недолго думая, он отправил жене письмо с просьбой переслать ему на адрес «Гранд-отеля» записи, которые делал в дни Коммуны. Вместе с другими его личными бумагами они были заперты в ящике его письменного стола в доме на улице Николе. Но полученный через два дня ответ выбил его из седла: Матильда сообщала ему, что выезжает вместе со своей матерью в Брюссель, где намерена пресечь его «пагубную связь», которая, по её мнению, «неминуемо приведёт его к безумию»^{57}, и вернуть его в Париж. Она выслала ему денег, чтобы он зарезервировал им в гостинице две комнаты.

Когда Верлен поставил об этом в известность Артюра, тот осыпал его упрёками. Он заявил, что было большой глупостью писать Матильде. Смехотворной и непростительной глупостью. И как только это могло прийти ему в голову? Им надо во что бы то ни стало выбраться из этой пакостной ловушки! Можно не сомневаться, что это ловушка.

Несколько дней спустя, встречая в «Гранд-отеле» жену, которую за три недели до того, не сказав ей ни слова, оставил, Верлен был полон нежности. Он бросился в её объятия, уверял, что любит её и любил всегда, что скучает по сыну Жоржу, что мечтает только об одном — стать хорошим мужем, отцом семейства. Как заколдованный, он стал лихорадочно доказывать на деле свою любовь к супруге и в пылу объятий, сожалений, слёз и заклинаний обещал ей восстановить их брачный союз, о чём с большим чувством писал:

Я вновь с тобой. Полураскрыты двери.
Лежала ты в усталом забытьи.
Но что это? — глазам своим не верю —
Ты бросилась в объятия мои.
Лобзанья, стоны, жарких тел сплетенье!
Я слёзы лью сквозь умилённый смех.
Мгновения глубокого смятенья,
Печальные, но лучшие из всех.
В тенётах чудных покоряюсь вновь
Улыбке кроткой, взгляду исподлобья,
Но вижу в них не прежнюю любовь,
А только внешнее её подобье^{58}.

Матильда завела с мужем разговор о Новой Каледонии. Она полагала, что они могли бы там года на два поселиться с ребёнком. Там Поль избежит «дурной компании» и сможет общаться с революционеркой, бывшей его наставницей Луизой Мишель и с журналистом Анри Рошфором, основателем газеты «Светильник», и «иметь всё необходимое для работы над книгой о Коммуне»^{59}.