Артем Гармаш

— Меня это не удивляет, — спокойно сказала женщина. — Я знаю, как беден и неточен наш человеческий язык. Особенно когда речь идет о рафинированных переживаниях. Вот я сказала — на выгоне. Конечно, это неправда. Просто я позировала тогда Дорошенко для той картины. Вот тут, на этом же месте, где сейчас стою, стояла и тогда. Но что вам говорит эта правда? Это пустое слово «позировала»? В нем даже и намека нет на тогдашнее мое душевное состояние. Но вам, быть может, все это совсем не интересно?

— Нет, почему? — сдержанно возразил Грицько. — Пожалуйста.

Ивга Семеновна повела рассказ о первом сеансе у Дорошенко. Как он недоволен был ею вначале.

— «Что вы стоите, словно отвечать вас вызвали, а вы не приготовили урока?» Как раз в восьмом классе училась я тогда. «Вы должны проникнуться до глубины души моим творческим замыслом. Такой торжественный момент! Все село высыпало на площадь — едут! У каждой сердце замирает от радости и тревоги. А вы что? Неужели вам безразлично — возвращается ли ваш милый, долгожданный, или, может, совсем не будет его? Где-нибудь в чистом поле лежит, и ворон клюет ему глаза!» С этого и началось. Я даже не подозревала никогда прежде, что человек способен к такому абсолютному перевоплощению. Доходило до галлюцинаций, порой мне даже чудилось дыхание толпы за моей спиной. Слышалось, как скрипят крылья ветряка. А сердце прямо замирает: едет ли мой или, может быть, напрасно ожидаю? Вы еще не смеетесь?

— Нет, не смеюсь, — серьезно ответил Грицько и подумал: «К чему она все это мне рассказывает?»

— Целую весну жила как во сне. Чуть на экзаменах не провалилась.

— Ну, и чем же кончилось? Прибыл-таки «милый»?

— Сегодня утром, — понизив голос до шепота, продолжала она, — когда вы вошли в книжный магазин, я сразу же, как только взглянула на вас, узнала: он!

Теперь, думалось ей, Грицько сразу же перехватит у нее инициативу и доведет эту любовную игру до конца. Даже дыхание затаила в томительном ожидании. Но секунду за секундой отбивало сердце, уже, пожалуй, целая минута прошла, а он, как и раньше, стоял в двух шагах от нее. Словно врос ногами в землю. Стоял и молчал, хмуро глядя на Ивгу. Ивга Семеновна даже растерялась, но все же решила сделать еще одну, последнюю попытку. Она поспешно взглянула на часики и испуганно прошептала:

— Ой, без пяти двенадцать! Да мне же домой…

— Погодите. — Грицько загородил ей дорогу и даже дотронулся до локтя, но тут же отдернул руку. Дышал тяжело, голос был хриплый. — Скажите — к чему это вы все выдумали?

— Выдумала? Вы меня обижаете!

— В жизни так не бывает. Это просто химера…

— А человек на человека не похож. Теперь я уже вижу, что мы с вами вылеплены из разной глины.

— Возможно, — согласился Грицько. — Но что вы, женщины, — все как одна! — вылеплены из одной глины, это точно! Все вы артистки — с головы до пят. Недаром и доигрываетесь всегда… что только и остается такому вот художнику рисовать с вас эти… протухшие туши.

Ивга Семеновна оторопела. Стояла бледная, даже губы побелели, растерянно смотрела на Саранчука, не находя слов, чтобы выразить свое возмущение.

— Ну, знаете… это уж слишком! — насилу разжав зубы, сказала она наконец. — За что это вы меня так? Да вы понимаете, что вы сказали?! Это же все равно что бросить женщине в лицо: «Проститутка!»

— Ивга Семеновна! — шагнул к ней Грицько.

— Пустите! — И женщина ступила к двери. Но Грицько схватил ее за плечи.

— Ивга Семеновна, простите меня, бешеного! Я сам не понимаю, что говорю.

— Вы пьяны.

— Нет, я трезв. Но… да это не оправдание, конечно, и не для этого я говорю, а просто чтобы знали! Когда я сказал, я не про вас думал тогда, а совсем про другую… — язык не повернулся произнести слово «девушку», — про другую женщину.

Ивга Семеновна сразу притихла, подняла глаза — он был на целую голову выше ее — и пристально посмотрела прямо ему в лицо.

— А кто ж она?

И снова, как не раз уже за время их встречи, Грицько почувствовал неожиданно к этой женщине теплоту искренней приязни и доверия. Стал рассказывать про Орисю. Что знал ее еще с детства, одно время даже считал своей невестой.

— А почему же в прошлом времени — «считал»? Что она, изменила вам?

— Ну да. Связалась там с одним…

— Да, это не химера. Это уже реальность. Во всей ее пошлости и чудовищности. Невеста и — связалась, говорите. Нет, тогда я за химеру! Если в ней хоть чуточку радости! И вам советую. Тем более что для этого не нужно даже насиловать себя. Я вот зажмурилась — и уже слышу, как скрипят на ветру крылья мельницы… — Она замолчала и некоторое время стояла с закрытыми глазами. Потом, едва шевельнув губами, сказала шепотом, будто во сне: — И никого уже на площади нет. Все разошлись. Только мы вдвоем. Но почему ты странный такой? Уже и с коня соскочил, а повода из руки не выпускаешь. Или, быть может, сам удивляешься мне, что не бросилась к тебе на грудь? Да неужели же ты не видишь, что я от истомы едва стою?