Артем Гармаш

Артем скользнул по нему взглядом и перевел глаза на Погорелова и управляющего, сидевших рядом на лавке. Они смотрели на него со скрытой ненавистью и злорадством. И подумалось: не ради ли этой минуты — его, Артема, как они, очевидно, предполагали, растерянности — и было затеяно это чтение? «Ну что ж, хорошо. Принимаю вызов. Только на прения не рассчитывайте!» Ничего не ответив студенту, он с радостной улыбкой обвел глазами товарищей, которые тоже молча и напряженно смотрели на него, ожидая ответа. На Терешке Рахубе задержался взглядом. И сказал:

— Братцы, а такое великое событие и не так бы следовало отметить…

— Не последний день живем, — ответил кто-то из сидевших за столом. — Еще будет время.

— Это верно: будет еще время, и достойно отметим это наше рождество — рождение рабоче-крестьянской власти на Украине. А сейчас, коли уж эта радостная весть застала нас за вечерей, не будет большим грехом…

Терешко уже достал из-под лавки бутылку, передал деду Свириду. Откуда-то взялась и кружка.

— Только вы, дедусь, не очень переливайте, — предостерег кто-то. — Чтобы всем хоть понемножку.

— Эге ж, поучи. — Дед Свирид налил в кружку, оглядел компанию и сказал торжественно: — Ну, дай боже, чтоб все было хорошо в нашей новой жизни. И многая лета бедняцкой нашей власти!

— Пей на здоровье!

Вторую кружку дед Свирид поднес Артему, сидевшему рядом. И пошла кружка по кругу. Даже девчата не отказались — пригубили. Когда кружку взяла Горпина, Погорелов сказал не очень громко, но в воцарившейся вдруг тишине слова прозвучали достаточно отчетливо.

— Я прослушал, или вы пропустили, — обратился к уполномоченному Тищенко, — какая там норма на батрацкую душу ржаной муки в виде ханжи или самогона?

В напряженной тишине Тищенко охотно ответил подчеркнуто серьезным тоном:

— Эта норма, господин генерал, известна давно: пока есть в кармане. Как в песне про чумака: «Всі кишені вивертає, а там грошей вже й чорт має!»

— А есть у нас и другая песня, — насилу сдерживая гнев, сказал Артем. — Микита! Не вспомнишь ли? Пей, пей, Горпина, не обращай внимания.

Микита, сидевший у стены на корточках, медленно поднялся на ноги. Выпрямился. Потом раскинул руки — одну на плечо Дмитру, другую Омельку, — набрал воздуху полную грудь, и вдруг несильный, но чистый, как лесной ручей, тенор разорвал тишину.

Ой, наступає та чорна хмара,
Став дощ накрапать, —

присоединили к нему свои голоса Дмитро и Омелько. А затем дружный хор мужских и женских голосов подхватил песню — даже язычок пламени забился в коптилке под потолком, и на стенах закачались тени:

Ой, там зібралась бідна голота
До корчми гулять.

В первую минуту Погорелов, большой любитель вокального искусства, ничего, кроме удовольствия, не ощущал. Хотя это был и не профессиональный хор, пели очень хорошо. Как видно, немало вечеров, даже во время работы, коротали в общей песне. А два-три голоса среди остальных просто чаровали своей красотой. Да к тому же еще это удивительное сходство событий в песне с тем, что происходило в хате. Достаточно было немного воображения, и для Погорелова тихая вечеря превратилась уже в разгульный кутеж. А собственная людская показалась старой корчмой. «Еще бы только корчмаря с рыжими пейсами — для полной иллюзии!» — иронически подумал помещик. А песня гремела:

Пили горілку, пили наливку,
Ще й мед будем пить.
А хто з нас, братця, буде сміяться,
Того будем бить!

И вдруг словно током пронизала Погорелова догадка: ну конечно же, они нарочно запели именно эту песню. «Досиделся! Догостевался, старый дурень! Так можно дождаться от хамов, что и на порог укажут!» В гневе он порывисто поднялся, не попадая в рукава, надел бекешу и, на ходу застегиваясь, направился к дверям. Следом за ним заспешили и его спутники.

А увлеченные пением батраки не все заметили уход барина. Но даже и те, кто видел, ни одним движением не реагировали на это. Окрыленные песней, они жили сейчас в другом, воображаемом мире, но более реальном для них сейчас, чем сама действительность, — в мире чудесных образов, откуда какой-то там помещик Погорелов казался им просто бесплотным привидением, не заслуживающим внимания.

Ой, іде багач, ой, іде дукач,
Насміхається:
«Ой, за що, за що вража голота
Напивається?»
Ой, беруть дуку за чуб, за руку,
Третій в шию б'є:
«Ой, не йди туди, превражий сину,
Де голота п'є!»

XVI