Артем Гармаш

— Ну, да слушай уж, расскажу, как в ораторах побывал. — Он взял кисет и, закурив, начал рассказывать: — Как раз накануне праздника я тогда приехал домой, а на другой день с самого утра зашевелился народ — со всех концов повалил на площадь. Пошел и я. Тогда, на площади, впервой и встретился с Рябоклячем и остальными заправилами. Рябокляч даже на шею мне кинулся. Хорошо, что ростом мал, а то, чего доброго, еще бы и расцеловались. Это он и подбил меня: как политическому каторжанину, следовало бы, мол, перед народом с речью выступить. А я и сам подумал: как-никак, а двенадцать лет не виделся с народом, лучшего случая и не придумать, чтобы сразу со всем селом своим поздороваться. Ладно, говорю. Начался митинг. Сначала Рябокляч с полчаса, верно, народ морил. Дальше Пожитько, за ним учительница. Наконец, и мне дали слово. Вылез я на тот помост, поклонился на все стороны, поздравил с праздником мирового бедняцкого класса, а тогда и спрашиваю: «Да вы хоть узнаете меня?» — «Узнаем! Как же!» — загудели со всех сторон, захлопали в ладоши (это уже с города моду такую взяли). Подождал, пока стихло, а тогда и говорю: «А вот я вас, дорогие мои односельчане, ну никак не узнаю!» И начал напоминать им о том, что мы тогда, в девятьсот пятом году, делали здесь, в своем селе: и про забастовку во время жатвы, и как скот из экономии разбирали, и как защищались от драгун да казаков — плотину боронами устилали. Песен, правда, таких красивых революционных не умели петь, да и не до песен нам тогда было!.. «А что же вы тут за эти месяцы, кроме того, что научились песни петь, что вы тут для революции сделали?» Сказал это, да и подумал: «А кому это ты, Прокоп, говоришь? Кого упрекаешь?!» Стоят передо мной солдатки, несчастные вдовы, старики да старухи, а еще молодежь безусая. И стыдно стало мне. «Извиняйте, говорю, за слова эти горькие. Ежели подумать, то и правда — пока мужики наши на войне, ничего путного здесь не сделаешь. Да еще коли принять в расчет, кто тут всем заправляет. Но кое-что и вам сделать под силу. Письма мужьям, сыновьям на фронт пишете?» — «А как же! Знамо дело!» — «Ну, так вот ваша самая главная задача: в каждом письме зовите домой. Не просто так, в гости, а наказывайте! Хватит уж, дескать, и так вдов и сирот. И еще об одном не забывайте писать: без оружия чтобы не возвращались. Такова уж правда на свете: чья сила, того и право». Сказал это все и сошел с помоста. И с той поры меня уж никуда, ни на какие праздники, ни на собрания, не зовут. А когда случаем встретит на улице Рябокляч или другой кто из их компании, в первые чужие ворота шмыгнет, лишь бы не здороваться. Да и мне самому не до праздников было, не до песен: стали с Тымишем на заработки ходить, пильщиками заделались. И время еще не пришло. Но близится. Почитай, что ни день, то приедет кто-нибудь, прорвется через заслоны. И не все с пустыми руками. Вот подай мне, сынок, палицу мою. Где-то там, в углу возле печи.

Кузьма принес тестю толстую дубовую палку, всю изрезанную с верхнего конца какими-то зубцами. В это время за дверьми затопали сапогами, обивая снег. И в хату вошли Артем, Легейда Петро и Тымиш, с которыми Артем встретился только сейчас у ворот.

Легейда был уже сегодня утром у Невкипелого, а Артема Прокоп Иванович не видел еще с лета. Пожимая руку, задержал в своей и любовно, как на родного сына, долго смотрел, радостно улыбаясь.

— Молодчина, Юхимович! — Конечно, Тымиш все рассказал отцу про ночную боевую операцию в Славгороде. — А как рука?

— Заживет! — улыбнулся Артем в ответ.

— Потерпи уж. За триста винтовок и не такое можно вытерпеть.

— Это верно!

— А вот Тымиш горюет все, — сказал после паузы Прокоп Иванович. — Такая незадача ему: и коня убили, и вроде бы зря все.

— И вовсе не зря. Я уж говорил ему — больше двадцати винтовок мальчишки украдкой вытащили из-под снега. Наши, заводские подговорили их. А двадцать винтовок не одного коня стоят. Даже если с этой точки зрения…

— Тымишу бескозырки своей жаль. Больше, чем коня. Ведь тогда он был «Несокрушимый»…

— Да хватит вам, дядя Петро. Не до шуток ваших!

Тымиш был в плохом настроении, и это было заметно, как ни старался он скрыть. Он заглянул на печь, поздоровался с сестрой, потом сел рядом с зятем и стал тихо, чтоб не мешать общему разговору, расспрашивать его, когда вернулся, откуда и как добирался. Но все это без особого интереса. И почти обрадовался, когда Петро Легейда, начав рассказывать Невкипелому про стычку во дворе Дудки, отвлек от него и внимание Кузьмы. Он оперся локтем о колено и задумался.