Армагеддон

Уютный тоннельчик так ни разу и не появился, но для Фрэнни Голдсмит, выросшей в этом доме, было достаточно и мастерской отца («Грязная дыра, в которую твой папа ходит хлестать пиво», — так называла это место ее мать). Странные инструменты и загадочные механизмы. Огромный шкаф с тысячей ящичков, и каждый забит доверху. Гвозди, шурупы, лезвия, наждачная бумага, рубанки, уровни и много еще разных вещей, названий которых она не знала ни тогда, ни сейчас. В мастерской стояли запахи пыли, масла и табачного дыма, и ей казалось теперь, что должно быть такое правило: каждый отец обязан курить. Что угодно: трубку, сигары, сигареты, марихуану, гашиш, сушеные листья салата-латука. Потому что запах дыма был одной из составных частей ее детства.

«Дай-ка мне тот ключ, Фрэнни. Нет, маленький. Чем ты занималась сегодня в школе?.. Вот как?.. С чего бы это Руфи Сиерс толкать тебя?.. Да, это очень неприятно. Очень неприятная царапина. Но зато подходит по цвету к твоему платью, тебе не кажется? Если б только ты смогла разыскать Руфь Сиерс и заставить ее снова толкнуть тебя, чтобы поцарапать другую ногу. Тогда было бы симметрично. Дай-ка мне большую отвертку… Да нет, другую, с желтой ручкой.»

«Фрэнни Голдсмит! Ты немедленно уберешься из этой отвратительной дыры и переоденешь школьную форму! НЕМЕДЛЕННО! Ты испачкаешься!»

Если мастерская отца была светлым пятном в ее детстве, воплощенном в призрачном запахе дыма из отцовской трубки, то гостиная была связана с такими детскими воспоминаниями, которые хотелось бы забыть. Отвечай, когда с тобой говорят! Ломать — не строить! Немедленно отправляйся на верх и переоденься! Фрэнни, не копайся в одежде, люди подумают, что у тебя вши. Что подумают дядя Эндрю и тетя Карлин? Из-за тебя я смутилась до полусмерти! Гостиная была местом, где надо держать язык за зубами, где нельзя почесаться, если у тебя зуд. Там были жесткие приказы, скучные разговоры, родственники, которые щиплют тебя за щечки, там нельзя было чихать, кашлять и зевать.

В центре гостиной стояли часы. В 1889 году их сделал Тобиас Даунз, дедушка Карлы, и они почти сразу же приобрели статус семейной реликвии. В гостиной они стояли с тех пор, как тридцать шесть лет назад Питер и Карла Голдсмиты въехали в этот дом. Когда-нибудь часы перейдут ко мне, — думала Фрэнни, глядя в бледное, негодующее лицо своей матери. Но я не хочу этого! Они мне не нужны!

В этой комнате под стеклянными колпаками лежали сухие цветы. В этой комнате был сизо-серый ковер с тусклыми розами. Там был и изящный эркер, выходивший на шоссе N1. На обоях был узор из зеленых листьев и розовых цветов почти того же самого оттенка, что и на ковре. Мебель в старом американском стиле и двойные двери из темного красного дерева. Камин, в котором лежало вечное березовое полено и который никто никогда не топил. Фрэнни подумалось, что бревно, наверное, уже так высохло, что вспыхнет, как газета, если его поджечь.

Одно из самых первых ее воспоминаний было связано с тем, как она пописала на сизо-серый ковер с тусклыми розами. Ей было около трех, ее не так давно приучили проситься в туалет, и, по всей вероятности, пускали в гостиную лишь по торжественным случаям, опасаясь возможных инцидентов. Но каким-то непостижимым образом она умудрилась туда пролезть, и появление ее матери, которая не просто побежала, но ринулась, чтобы предотвратить немыслимое, привело немыслимое в исполнение. Увидев расплывающееся под ней пятно, ее мать заверещала. Пятно в конце сошло, но одному Богу известно, сколько стирок для этого потребовалось.

Именно в гостиной у Фрэнни состоялся с матерью беспощадный, подробный и долгий разговор, после того, как мать застала ее с Норманом Берстейном в амбаре, когда они внимательно изучали друг друга, сложив свою одежду в одну кучу на стоге сена. Как ей понравится, — спросила Карла, — если она проведет Фрэнни в таком виде к шоссе N1 и обратно? Фрэнни, которой было шесть, зарыдала.

Когда ей было десять, она врезалась в почтовый ящик на велосипеде, обернувшись назад, чтобы что-то крикнуть Джорджетте МакГур. Она поранила голову, разбила до крови нос и содрала обе коленки. На несколько секунд она от шока потеряла сознание. Подойдя к дому, она заковыляла по подъездной дорожке, заплаканная и испуганная тем потоком крови, который хлынул из нее. Она пошла бы к отцу, но так как он был на работе, она дотащилась до гостиной, где ее мать угощала чаем миссис Веннер и миссис Принн. «Убирайся!» — закричала мать. А в следующее мгновение она уже подбежала к Фрэнни, обнимая ее, крича: «Ой, Фрэнни, любимая, что случилось, ой, бедный носик!» Но при этом она уводила Фрэнни на кухню, где пол можно было без последствий закапать кровью, и Фрэнни никогда не забыла, что ее первым возгласом было не «Ой, Фрэнни», а «Убирайся!». Возможно, миссис Принн также этого не забыла, так как даже сквозь слезы Фрэнни увидела ошеломленное выражение ее лица. С того случая миссис Принн стала бывать у них значительно реже.