Армагеддон

— Ма, послушай…

— У тебя кровь на лбу. Какой-то бандит заехал тебе цепью? — Она повернулась обратно к полке и, пересчитав до конца ряд бутылочек, сделала пометку в своей папке. — Кто-то позаимствовал на прошлой неделе две банки с мастикой, — отметила она.

— Я пришел сказать, что мне очень жаль! — сказал Ларри очень громко.

— Да, ты уже говорил. Мистер Джоган разорвет нас на части, если банки с мастикой не перестанут исчезать.

— Я не ввязывался в пьяную драку и не имел дела с бандитами. Ничего похожего. Просто… — Он запнулся.

Она обернулась, сардонически приподняв брови. — Так что это было?.

— Ну… — Он не смог быстро придумать убедительную ложь. — Просто это была… ну… металлическая лопаточка.

— Кто-то принял тебя за яичницу? Хорошенькая же ночь была у вас с Бадди.

— Это была девушка, ма. Она швырнула ее в меня.

— Должно быть, у нее орлиный глаз, — сказала Элис Андервуд и вновь отвернулась.

— Ма, ты очень сердишься на меня?

Руки ее неожиданно опустились, плечи сгорбились.

— Не сердись на меня, — прошептал он. — Пожалуйста, не надо. Хорошо?

Она повернулась к нему, и он заметил у нее в глазах неестественный блеск (впрочем, — подумал он, — может быть, и вполне естественный), но источником его были никак не лампы дневного освещения. Он снова услышал, как специалист по оральной гигиене еще раз, с окончательной решимостью, произносит: «Никакой ты не симпатичный парень».

— Ларри, — сказала она нежно. — Ларри, Ларри, Ларри.

На мгновение ему показалось, что больше она ничего не скажет; он даже позволил себе надеяться на это.

— Неужели это все, что ты можешь сказать? Не сердись, пожалуйста, мама? Я слушаю тебя по радио, и хотя мне не нравится то, что ты поешь, я горжусь, что это поешь ты. Люди спрашивают меня, действительно ли это мой сын, и я отвечаю: да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда хорошо пел, и это правда, верно?

Он с несчастным видом кивнул головой, не доверяя своему голосу.

— Я рассказываю им, как, когда ты учился в младшем классе, ты взял гитару Донни Робертса и полчаса подряд играл лучше, чем он, несмотря на то, что он брал уроки со второго класса. Ты талантлив, Ларри. Для того, чтобы убедиться в этом, мне не нужно ничье подтверждение, и меньше всего — твое собственное. Я думаю, ты и сам это знаешь. Потом ты уехал. Что, я поносила тебя за это на чем свет стоит? Нет. Молодые всегда уезжают. Таков закон природы. Иногда это больно, но это естественно. Потом ты вернулся. Разве кто-нибудь должен отчитываться передо мной, почему это произошло? Нет. Ты вернулся домой, потому что, написал ты хит или нет, но ты попал в какую-то неприятную ситуацию там, на Западном Побережье.

— Нет у меня никаких неприятностей! — возмущенно сказал он.

— Нет, есть. Я знаю симптомы. Я достаточно долго была твоей матерью, и ты не сможешь одурачить меня, Ларри. Ты всегда искал неприятностей, если только они сами не находили тебя. Иногда мне кажется, что ты специально перейдешь улицу, чтобы вляпаться в собачье дерьмо. Бог простит мне мои слова, потому что Бог знает, что я говорю правду. Сержусь ли я на тебя? Нет. Разочарована ли я? Да. Я надеялась, что там ты изменишься. Но ты не изменился. Ты уехал отсюда ребенком в теле взрослого человека и вернулся таким же, разве что взрослый человек сделал себе прическу. Знаешь, что я думаю насчет того, почему ты вернулся домой?

Он посмотрел на нее, желая заговорить, но зная, что единственная вещь, которую он способен сейчас сказать, выведет их обоих из себя: «Не плачь, мамочка, ладно?»

— Я думаю, ты приехал домой, потому что не знал другого места, куда бы ты мог поехать. Ты не знал, кто еще может принять тебя. Никому и никогда я не говорила о тебе ничего плохого, Ларри, даже моей сестре, но раз ты меня вынудил, я скажу тебе все, что думаю. Я думаю, ты создан для того, чтобы брать. Когда Бог создавал тебя у меня внутри, он словно недовложил в тебя какую-то часть. Я вовсе не хочу сказать, что ты плохой. Я думаю, что самым плохим твоим поступком, за которым я тебя застала, был тот случай, когда ты написал неприличное слово на нижней лестничной площадке в доме по Карстерс Авеню. Ты помнишь это?

Он помнил. Мелом она написала то же самое слово у него на лбу и заставила его три раза обойти с ней квартал.

— Самое худшее, Ларри, в том, что ты хочешь, как лучше. Иногда мне кажется, что это было бы почти благом, если бы ты стал плохим. А так — ты вроде бы и знаешь, что такое плохо, но не знаешь, как противостоять этому. Да я и сама не знаю. Всеми известными мне способами я пыталась сделать это, когда ты был маленьким. Написать это слово у тебя на лбу — был один из этих способов… а к тому времени я уже начала отчаиваться, иначе я никогда бы не поступила с тобой так зло. Ты создан для того, чтобы брать, и этим все сказано. Ты пришел домой потому, что знал, что я могу тебе что-то дать.

— Я уеду, — сказал он, выплевывая каждое слово, как сухой комок корпии. — Сегодня.