— Ты ведь можешь, можешь! Ты — настоящий чукча, я знаю! — резко обернувшись, выдохнул мужчина в лицо старику с таким свистящим нажимом, что у него сразу набухла багровая жила на переносице.
— И-их, Колька, — грустно покачал пегой головой старик. — Зачем?.. Мне на другое стойбище скоро перекидываться, зачем я такое делать стану?
Мужчина, не сводя с него горящих черных глаз, вынул из-за пазухи старую засаленную карту. Старик, только взглянув на нее, тут же отвернулся, уставился в угол и насупился. Какая-то тень прошла по его лицу. Взяв себя в руки, он все же внимательно вгляделся в карту, где в углу стояла удивительно яркая, нисколько не утратившая цвета треугольная печать с красной звездой и таким же до сих пор не выцветшим номером лагеря, будто они были написаны кровью.
— Ты нашел ее… — прошептал старик, — Или
Он поднял сморщенное, коричневое лицо, чтобы взглянуть в глаза мужчине. Тот ответил ему странной улыбкой, будто знал гораздо больше наивного старика. Опустив голову, рассматривая скрюченные пальцы, старик растерянно бормотал:
— Колька… Ой, Колька! Тебя со стойбища в город учиться на врача для важенок послали… Ты же последний из древнего шаманского рода… У тебя отец звал Альбэ перед камланием, дед звал Альбэ, мать и бабки танцевали против Хоседэм… А сейчас ты предлагаешь мне камлать против Доха и Альбэ, искать внутренним оком подземный чум Хоседэм, вызвать ее… Колька-Колька!
Мужчина вдруг тихо рассмеялся:
— Ты глупый, старик, какой же ты глупый! Наши боги давно умерли. В той земле нет больше Хоседэм.
Заложив руки за спину, он выпрямился, медленно отвернулся от старика и подошел к окну. Глядя на темневший в сумерках лес за дорогой, он с горечью, через силу выговорил:
— Если бы наши боги были живы! Если бы!
Покачиваясь с носка на пятку, он достал небольшую коробочку из нагрудного кармана шелкового халата, раскрыл ее, осторожно подцепил на кончик ногтя большого пальца горку белого порошка и с наслаждением принюхался. Старик с изумлением смотрел, как он прячет круглую коробочку желтого металла обратно в карман. Коробочка провалилась глубже, звякнув о какой-то предмет. Услышав этот звук, старик тут же насторожился, еще больше сузив без того узкие щелки глаз, будто сквозь плотный китайский шелк кармана пытался разглядеть в глубоком кармане собеседника что-то еще, кроме коробочки с кокаином.
— Ты говоришь, что меня найдут? — обернулся Николай к старику помолодевшим, размягченным лицом. — Говоришь, что в чане с вареной олениной увидел мою смерть? Нет! Ты не знаешь всего, ты
— Колька! Ты… — ужаснулся старик, неотрывно глядя на его пульсирующую багровую жилу на переносице. Почти рыдая, тыча пальцем в его лицо, старик умоляюще произнес: — Коля, вместе с ушедшими на небесные пастбища предками, заклинаю тебя!..
— Молчи! Я просил тебя объяснить древние чукотские легенды до конца, просил камлать вместе со мной! Ты молчал? Молчал! И теперь молчи! Я сам помню про семь мыслей, соответствующих семи кругам верхнего мира и семи силам в душе хорошего человека против сил зла нижних миров. Лучше скажи, зачем же таким как мы дана восьмая сила?.. Зачем рядом с нами вымощен зэками путь в восьмую часть? Молчишь? Ты ведь видишь, что творится вокруг! Вся прибрежная тундра скоро превратится в Боксейдесю — место костра великого Еся… А тайга… Ты узнаешь тайгу, старик? Север умирает… Сюда идут большие деньги, а люди здесь больше не нужны…
— Колька! Так спасать надо, однако, а не клювом щелкать!
— Спасать!.. — Николай засмеялся, и старик с оторопью увидел, что нарост на переносице заколыхался отдельно, будто уже жил собственной, обособленной жизнью и смеялся сам по себе своим потаенным мыслям.
— Так кого ты собрался спасать, старик? Меня или… этих? — отсмеявшись, вытирая слюну в уголках рта, почти весело спросил поникшего старика Николай. — Подлых, убогих людишек, которые только на жизнь жаловаться могут? Вон их тут сколько собралось! И каждый надеется в новом мире только расквитаться с обидчиками. Недавно новая сестра обряд проходила, приличная с виду женщина из Нижневартовска, с высшим образованием… После напитка правды призналась, что ей надо убить свояченицу, отравившую ей жизнь, родную тетку и любимого, который ее бросил. И так — у каждого, кого чуть глубже не копни!