Армадэль. Том 2

Я возвратилась уже несколько часов назад, думала и ничего не придумала. С тех пор как я в прошлое воскресенье получила это странное письмо от Мидуинтера, моя обыкновенная находчивость в непредвиденных обстоятельствах оставила меня. Когда я не думаю о нём или о его истории, мысли мои совершенно притупляются. Я, всегда знавшая, что делать в тех или в других случаях, не знаю, что мне делать теперь. Разумеется, было бы довольно легко предупредить майора Мильроя о поступках его дочери, но майор любит свою дочь, Армадэль с нетерпением желает примириться с ним, Армадэль богат и готов покориться пожилому человеку — рано или поздно они опять будут друзьями, и дело кончится свадьбой. Предупредить майора Мильроя — значит только разлучить их на время; этим нельзя разлучить их навсегда.

Какой же для моей мести придумать способ, я не знаю. Я могу вырвать у себя волосы! Я могу сжечь дом! Если бы под вселенную была проложена пороховая дорожка, я могла бы зажечь её и разрушить целый мир… Я в таком бешенстве, в такой ярости на саму себя, что не нахожу никакого способа!

Бедный, милый Мидуинтер! Да, милый. Мне всё равно, я одинока и беспомощна. Мне нужен кто-нибудь, кто кроток и ласков, чтобы ухаживать за мной; я желала бы, чтобы его голова опять лежала на груди моей; мне хочется поехать в Лондон и выйти за него замуж… С ума, что ли, я сошла? Да, все такие несчастные люди, как я, сумасшедшие. Я должна подойти к окну и подышать свежим воздухом. Не выпрыгнуть ли мне из окна? Нет, это обезображивает, и следствие коронёра[5] позволит очень многим увидеть обезображенное тело.

Воздух оживил меня. Я начинаю вспоминать, что на моей стороне время, по крайней мере. Никто не знает, кроме меня, о их тайных встречах в парке рано утром. Если ревнивый старик Бэшуд, у которого хватит хитрости на все, вздумает подсматривать за Армадэлем в собственных своих интересах, он сделает это в обычное время, когда пойдёт в управительскую контору. Он ничего не знает о ранних привычках мисс Мильрой и придёт в большой дом, только когда Армадэль вернётся туда. Я ещё неделю могу подождать и понаблюдать за ними и выберу время, удобное для меня, чтобы вмешаться в ту минуту, когда увижу, что он преодолевает её нерешимость и убеждает её сказать «да».

Вот я жду здесь, не зная, как дело кончится с Мидуинтером в Лондоне; кошелёк мой становится пустее и пустее, и нет никакой надежды, чтобы новые ученицы наполнили его. Старуха Ольдершо непременно станет требовать своих денег назад, когда узнает, что мне не удалось задуманное. Без надежды, без друзей, без будущности — погибшая женщина! Ну, я скажу опять, опять и опять — мне всё равно! Здесь я останусь, если продам с себя платье, если наймусь в трактир играть для скотов в буфете; здесь я останусь до тех пор, пока не наступит время и я не найду способ разлучить навсегда Армадэля с мисс Мильрой!

* * *

Семь часов. Если ли какие признаки, что время наступило? Право, не знаю. Есть признаки перемены, по крайней мере, в моём положении в здешних окрестностях.

Две из самых старых и безобразных дам, заступившихся за меня, когда я оставила дом майора Мильроя, сейчас были у меня депутатами от моих покровительниц, чтобы вмешаться в мои дела с нетерпимым бесстыдством сострадательных англичанок. Оказалось, что известие о моём примирении с Армадэлем разнеслось из людской большого дома в город. Единогласное мнение моих «покровительниц» (и мнение майора Мильроя, которого они спрашивали) состоит в том, что я поступила с непростительным легкомыслием, отправившись в дом Армадэля и говоря в дружеском тоне с человеком, поведение которого сделало его посмешищем в окрестностях. Совершенное отсутствие самоуважения в этом деле дало повод к слухам, что я искусно пользуюсь моей красотой и что я, может быть, кончу тем, что заставлю Армадэля жениться на себе. Мои покровительницы, разумеется, были слишком сострадательны, чтобы поверить этому. Они только почувствовали необходимость увещевать меня в христианском духе и предостеречь, что вторая подобная неосторожность с моей стороны принудит всех моих лучших друзей лишить меня защиты и покровительства, которыми я пользуюсь теперь.

Обратившись ко мне поочерёдно в таких выражениях (очевидно, затверженных прежде), мои две гостьи выпрямились на своих стульях и посмотрели на меня как бы говоря: «Может быть, вы часто слышали о добродетели, мисс Гуильт, но мы не думаем, чтобы вы видели её когда-нибудь в полном цвете до тех пор, пока мы не навестили вас».

Видя, что они намерены раздражить меня, я сохраняла хладнокровие и отвечала им самым кротким, самым тихим и самым благородным образом. Я приметила, что христианское милосердие почтенных людей известного класса начинается, когда они раскрывают свои молитвенники в одиннадцать часов утра в воскресенье и когда они закрывают их в час пополудни. Ничто так не оскорбляет людей такого рода, как напоминание им об их христианской обязанности в будни. Основываясь на этом, я заговорила.