Архив Шамбала

— Нам с тобой спешить некуда. Что-то я машины не слышал. Ты на велосипеде, что ли? — вроде как пошутил Гуцул.

— Я? Я на электричке, — удивился Корсаков.

— Ну, а новая электричка только утром будет, не раньше. Так что времени у нас много. Пока я чай готовлю: введи в курс дел, расскажи, зачем пожаловал.

Корсаков еще только готовил первую фразу, когда Гуцул снова заговорил:

— У тебя с Володей-то какие дела?

«Ну, так проще будет», — подумал Игорь и начал свой рассказ с самого приезда в Питер.

— Вот так и получилось, что у нас с вашим товарищем общие дела появились.

К этому времени они уже успели выпить по стакану ароматного чая с сушками и медом.

— Интересно, — заключил Гуцул. — Я-то сам об эти бумагах узнал и часть их увидел своими глазами только в конце шестидесятых. Меня, видишь ли, часто считали украинцем из западных областей. Гуцулыцина-то все-таки там и находится. Слышал такую песню «Гуцулка Ксеня, я тоби на трембите лишь одной в целом свите расскажу про любовь»? Хорошая песня, красивая. Так вот меня как западного украинца долгое время к серьезным делам на работе не подпускали, хотя знали, что родился я под Омском, а в Сибирь переехали еще мои деды, которые с той поры в украинских краях и не бывали. Ну, в общем, так вот было, ага. А потом в органах началось обновление и стали собирать верных людей, уже без этих… этнических запретов. До той поры я и не предполагал, что дела двадцатилетней давности могут оказаться такими важными и опасными.

Гуцул снова занялся чаем. Кружась возле плиты, спросил через плечо:

— Ты давно этим-то занимаешься?

Молчание Корсакова он понял по-своему, сел к столу:

— Ты, Егор, пойми, если ты от Володи Льгова, да еще и часы показал, значит, проверять тебя я не стану. А вопрос я задал для того, чтобы определить, сколько ты уже знаешь, чтобы не повторяться. Хоть времени у нас с тобой много, а терять его все равно негоже.

«Резонно», — отметил Корсаков про себя, а вслух попросил:

— Лучше, я буду вопросы задавать, а уж вы сами смотрите, о чем говорить, добро?

— Ну, давай, — согласился Гуцул. — Только чаю налью.

— Мне удалось узнать, что в двадцатые годы продолжались работы по изучению каких-то таинственных методов воздействия на человеческий мозг. Работы эти были начаты давно, еще до революции, но велись, можно сказать, кустарно. Знаю, также, что в основе их лежали методики тибетских монахов. Считалось, монахи обладают неким сокровенным знанием, которое передано им прямо из космоса, — Корсаков пожал плечами, будто желая сказать «сам-то я не верю в такую чепуху, но ведь говорят…».

Гуцул улыбнулся и закивал головой:

— Я тоже поначалу ничего не понимал и сам над собой посмеивался, — он отхлебнул чаю. — Но, между прочим, посмеивался только на людях, а в глубине души кипела у меня очень напряженная борьба. Бабки-то у меня верующие были, и, конечно, воспитывали мальца по-своему… Это я для ясности тебе сказал.

— Так вы работали с «этими»?

— Работал. В конце шестидесятых Брежнев выдавил из КГБ Семичастного, который вместе с Шелепиным сыграл важную роль в свержении Хрущева, и аппарат, конечно, следовало тоже подчистить. Вот я туда И попал. Но как человека нового меня сперва посадили на дело бумажное — вроде как пустое. Начали работать с архивами. Не знаю, правда ли, но ходили слухи, будто Хрущев в свое время архивы здорово прочесал, чтобы не осталось и следа, что он в репрессиях замешан. Дескать, увозили документы мешками, а привозили обратно тощими портфельчиками, да еще частью новыми. Правда, меня к таким архивам не подпускали, потому, как, повторяю, проверяли тогда. Ну, а те бумаги, они вроде как совсем уж старые и все решения по ним приняты. Касались они простенькой такой организации «Единое трудовое братство», слышал?

— Слышал, — признался Корсаков. — Об этом деле мне рассказывал Зенин.

Гуцул удивленно глянул на Корсакова.

— Не верите? — усмехнулся Игорь. — Понимаю, но с Зиновием Зениным, точнее, с Александром Сергеевичем Зелениным, я был лично знаком, и…

— А я все голову ломаю, где я тебя видел? — выдохнул Гуцул. — Ты же на похоронах Зямы командовал.

— Вы там тоже были?

— Ну а как же?!

— Меня же с ним познакомили потом. Он и после лагеря жил с чувством вины, причем профессиональной, чекистской.

— Да, я знаю, он мне рассказывал.

— Ну, понятно, понятно, — согласился Гуцул. — Значит, это мы пока пропустим, перейдем к другому. Между прочим, после разговоров с Зениным я стал на это дело смотреть иначе. Как бы сказать — через человека. Зяма ведь очень страдал даже через много лет, так ему тогда досталось, и досталось, считай — ни за что! В общем, взялся я за это всерьез, тем более что после проверки стали меня продвигать, и возможностей появилось уже больше. Вот ты ведь тоже считаешь, что занимались этим Блюмкин и Бокий?

— Ну, да. Как руководители — эти двое. Потом — после расстрела Блюмкина — Бокий, — четко доложил Корсаков. — Так?

— Так, да не так, — поправил Гуцул. — Они, ты прав, были наверху. Что касается практической деятельности, так сказать, реальности, то там — совсем по-другому.

— Это как?