Архив Шамбала

Выйдя от Афонина, Корсаков глянул на часы — половина четвертого — и почувствовал голод. Двинулся вперед в поисках какого-нибудь общепита и почти сразу увидел на другой стороне улицы вывеску ресторана. Чертыхнулся — надо возвращаться к перекрестку — повернулся, и первое, что бросилось в глаза — тот же самый пуховик «как у Марины Айрапетян» и та же самая девица. Девица явно испугалась и хотела спрятаться, но — некуда!

Ни ее появление, ни, тем более, ее поведение, Корсакову не понравились, потому что очень напоминали слежку, и слежку демонстративную. Впрочем, подумал он, если бы это была «демонстрация», девица не испугалась бы, а наоборот, выражала бы деловитую уверенность. Она же, тем не менее, явно испугалась, почему?

И вообще, что это за фокусы? Что происходит и где Су-ровикин, отвечающий за безопасность?

Корсаков ускорил шаг и почти вбежал в ресторан.

Там, правда, он пришел в себя: обстановка располагала, да и готовили неплохо. В общем, с обедом Игорь не спешил и провел в помещении часа полтора, не меньше.

Зато, едва вышел, наткнулся на Суровикина. Тот выходил навстречу ему из припаркованной сбоку машины.

— Вы где пропадаете? — начал было Корсаков, но Су-ровикин перебил.

— Садись, поехали, — безапелляционно потребовал тот, и две тени по бокам Игоря молча подтвердили необходимость выполнить приказ.

Корсакова это взбесило.

— Что ты командуешь? Я на тебя не работаю, — сообщил он нарочито громко, чтобы и те двое, и мало ли кто еще, отчетливо услышали его слова. — Ты, вообще, почему исчез? Между прочим, ты должен…

Суровикин ухватил его за рукав, повторил:

— Сядем в машину, там поговорим.

Когда водитель вышел, Суровикин, севший вместе с Корсаковым на заднее сиденье, прошипел ему в лицо:

— Ты целку не корчи из себя, не надо. Тебе босс ведь сказал, что это я твое досье собирал, я про тебя все знаю.

— У тебя, дорогой, с головой все в порядке? — грубо спросил Корсаков, понимая, что злит Суровикина.

Тот помолчал, взял себя в руки, спросил:

— Думаешь, долго ты будешь живым ходить, если босс узнает, как его жену трахал?

Снова помолчал, но теперь уже, очевидно, для того, чтобы Корсаков мог понять услышанное. Наконец, обыденным тоном обрисовал ситуацию:

— Обо всем будешь докладывать мне, понял? А уж я буду решать, что можно отдавать боссу, а что — нельзя. Понял? — Помолчал, похлопал Корсакова по руке: — Не спеши с ответом, Игорек.

12. 1929 год, сентябрь. Принцевы острова (Мраморное море)

Лев Троцкий уперся лбом в оконный переплет и зажмурил глаза от ненависти. Ему хотелось застонать от душевной боли, переполнявшей его долгие годы!

Ах, почему же так все получилось? Почему дело, начинавшееся так победоносно, вдруг вышло из-под контроля? Почему люди, радостно кричавшие при одном упоминании его имени, вдруг перестали не только прислушиваться к нему, но и вовсе отвернулись?

Но они еще поплатятся за свое вероломство! Они еще пожалеют о своем предательстве. Нет, не его они предали, а идею мировой революции! Они и Ильича предают сейчас, попирая ленинскую идею о том, что в новых исторических условиях мировая революция начнется именно с России. Начнется, а не захлебнется в этих идиотских партийных съездах и конференциях. Боже, какая глупость эти «платформы» и «внутрипартийные дискуссии»!

Где-то билась болезненная мысль о том, что он, Лев Троцкий, и сам допускал ошибки! Но он сразу же загонял ее обратно в самый дальний угол, стараясь не думать о ней, а она возвращалась вновь и вновь.

Ну, в самом деле, зачем было тогда, в январе двадцать четвертого, узнав о смерти Ленина, раздумывать и, тем более, спрашивать совета у «товарищей»?

«Товарищи», конечно же, сыграли с ним злую шутку.

О, с каким лицемерием они уговаривали его, больного, не возвращаться в Москву! Зачем вам, дорогой Лев Давидович, рисковать своим здоровьем? Не надо! И, потом, есть ведь решение ЦК о вашем отпуске, а решения ЦК следует выполнять неукоснительно. И он поверил! О, глупец!

Ну, кто, скажите, кто посмел бы утверждать, что Троцкий нарушил решение ЦК, вернувшись, чтобы проводить в последний путь своего товарища по революции?]

Глядя на почти безжизненные окрестности островка — нынешнего своего пристанища — он представил, как тогда, в январе двадцать четвертого, внезапно появился бы на трибуне. Сузились бы в бессильной злобе зрачки Кобы, смущенно сжалась бы вся остальная партийная шантрапа. А он, товарищ Троцкий, решительно отстраняя их всех, сорвал бы шапку и простуженным голосом произнес бы клятву на могиле друга и соратника.

Он даже застонал, представив, как бы восхищенно, в полном молчании внимали ему массы! Вот тогда он и стал бы Вождем! Настоящим Вождем! И повел бы этих людей вперед, в мировую революцию!

Людьми надо управлять, сами по себе они мало что значат. Это — аксиома.