Аркашины враки

– У каждого из тех, кого мы помянули, в кармане были ключи от дома, вот такие же, как у меня в руке. Такие же, как в карманах у каждого из вас сейчас. Суньте руку в карман. Слышите звон? Правда, красиво?.. Ваши ключи на месте. Это музыка дома, это голоса тех, кто нас там ждет. Тех, кто жил в доме, живет и будет жить.

Внезапно над площадью, на крышах окрестных зданий загораются прожектора, они освещают трибуну, Генриха и отчасти народ.

– О, да будет свет! Как видно-то все отлично! Посмотрите друг на друга. И достаньте свои ключи!.. Покажите, покажите их. Ах, как звенят! У каждой связки свой голос.

Люди достают ключи, переглядываются, улыбаются. Под трибуной радист, расслышав звон ключей, включает инфернальную синтоистскую музыку. Митинг превращается в мирное представление, площадь покачивается, появляется общий ритм, как будто волны идут по озеру…

Артуру через прицел винтовки волн не видно, зато отчетливо видны отдельные цели. Он по-прежнему развлекается. Вот прямо у трибуны сияет белый женский профиль, это Ия, она раскачивается со всеми и с восторгом смотрит на Генриха, самозабвенно подняв руку с ключами на цепочке. А где-то далеко, в глубине площади, мелькнуло что-то ослепительно-красное. Что это? Артур ищет, ищет это горячее пятно и находит. Он наводит окуляр и видит Марию в красном платье. Она далеко и пытается пробиться к трибуне, к Генриху. Артур цокает языком, Мария такая красивая! Она так хочет пробиться сквозь толпу!.. Ах, какое у нее лицо и платье!.. И зачем ей этот смешной Масхара? Он, конечно, хорош, но уж очень толстый… и старый.

А Генрих, отовсюду видный, в мятой и просторной белой рубахе стоит на трибуне, на фоне темного Дома Правительства, там из окон всех этажей смотрят бледные лица… Им там страшно…

Но не смотреть они не могут… Артур в прицел видит, как Масхара берет два ключа – побольше и поменьше – и начинает слегка постукивать ими по микрофону. Звук напоминает тиканье часов. Артур прислушивается к тому, что говорит Масхара.

– Слышите? Тик-так, тик-так… Ну-ка, все вместе – тик-так, тик-так… Ромели саати… Ромели саати…[10] Это улетает время, которое нам осталось. Вернемся ли мы все сегодня домой? Тот, кто сидит сейчас на крыше вон того дома, может выстрелить, а может и не выстрелить… Я вам кое-что хочу напомнить. Тридцать шесть лет назад был год Змеи, как и нынешний. И на той же крыше сидели солдаты. Они не раздумывали, просто-напросто поливали из пулемета толпу на площади. Такой у них был приказ. Я не знаю, какой приказ отдан тому, кто сейчас смотрит на нас с крыши. Скорее всего, ему приказали сегодня шлепнуть какого-нибудь начальника. – Обращается к милиционеру: – Сержант, кто там сегодня записался выступить?.. Я не знаю сценария. Но все мы такое видели в голливудском кино. И в этом шикарном дорогущем кино, ребята, все мы с ключиками от наших домов – просто массовка! Безымянные заложники… Если нам повезет, погибнут не сотни человек, как тридцать шесть лет назад, а только десять, или два, или один… Те, кто дергает нас за ниточки, и убить сотню-другую не побоятся. Просто чтобы потом командовать миллионами… Но зачем ждать, что они там решат?.. Ребята, оставим их всех с носом!!! Пошли домоооой!..

Площадь немеет. Мегафон каркает в толпе:

– Провокация, это провокация!

Ия размахивает сумочкой, лупит по голове человека с мегафоном. Толпа оживает, гудит и хохочет!..

Но тут мальчик, друг Нины, вскакивает на каменный парапет и кричит Генриху:

– Я тебе не верю! Слышишь?!

И толпа снова смолкает, ждет.

Генрих поворачивается к Чико и говорит только ему, совсем негромко:

– Мы все на мушке, мальчик, понимаешь? Я знаю точно.

– Я тебе не мальчик! Чем докажешь?! Чем?.. Что, молчишь?.. Да чем ты лучше вон тех, трясущихся за моей спиной?! – Чико машет в сторону окон Дома Правительства. Масхара смотрит, смотрит на него с бесконечной печалью…

Какая-то простая отчетливая мысль приходит в голову побитому клоуну.

– Доказать? Это просто… – Генрих показывает на крышу, – Доказательство – вон там… Но ты ведь не поверишь, пока выстрел не прозвучит. И я бы не поверил…

– Масхара, берегись! – раздается чей-то крик из толпы.

Генрих видит, как к трибуне, молотя резиновыми дубинками по головам людей, пробиваются два здоровенных амбала в черных костюмах, при галстуках.

– Хорошо, мальчик, я докажу. Не так уж и сложно. Но слушай, Чико, если ты не убережешь мою Нину, я тебя с того света достану. Запомни!..

Генрих вынимает из-за ремня рацию, поднимает над головой. И говорит в микрофон – всем на площади:

– Эта штука – простая армейская рация… Слышите? Видите?..

Толпа снова гудит, но подчиняется Масхару. Генрих набирает побольше воздуха в легкие, чеканит слова:

– Я эту рацию отнял у одного мелкого мудака. Она еще тепленькая… воняет этим сучьим сыном… Дать понюхать? По ней, по этой армейской рации, ну совсем тайный, неизвестно чей агент связывался со стрелком. С тем, кто сидит на крыше. Тихо! Сейчас мы поговорим со снайпером… Я говорю – тихо!!! Слушайте!

Площадь застывает в ожидании.