Аркашины враки

– Буца… Буца в одну из военных зим просто заснул и не проснулся в своём доме в Авлабаре. Дом не отапливался. Он умер через год после Сержика, а как и когда умер Сержик – весь мир знал, Сержик же знаменит… Ты помнишь, когда умер Сержик? Вот и сосчитай, когда не стало Буцы… Сам я забыл, у меня всегда с числами было не очень… Буца был последним, к кому Сержик зашёл сам, один и на своих ногах. Как всегда, без звонка, просто шёл по Авлабару по своим предсмертным армянским делам и зашёл к Буце. У Сержика всю жизнь телефона не было. Он всегда занимался только своими делами. Хочешь его видеть – приходи, не застанешь – не судьба. И сам так же: приходил, когда хотел, или не приходил… Помнишь, два оловянных хевсурских светильника болтались на кованых гвоздях в кабинете у Буцы? Ему их когда-то подарил Сержик, а потом десятилетия выпрашивал обратно. Зачем? Кто же знает. В последний свой приход Сержик опять подошёл к светильникам. И сказал, что догадался, как они должны висеть, их нужно скрестить друг с другом. Скрестил, посмотрел и добавил с глубоким удовлетворением: «Вот теперь правильно, теперь всё…»

– Буцу похоронили, где он хотел?

– Да, конечно. Ты видела его место?

– Видела, – ответила Августа.

Своё место

Буца не был домоседом. Однажды он усадил Августу в «Ниву» и повез на кладбище показать своё место в пантеоне. Они выехали за город, оказались в каменистом и жарком котловане, и машина со скрежетом стала карабкаться вверх. Небо всё росло и росло, именно в небо они и въезжали. Но не доехали чуть-чуть. Дорога выровнялась, они остановились. Здесь, на просторной площадке, точнее – на плоскогорье, особенно палило солнце, но и свежий ветер дул. С этого плоскогорья начинались настоящие горы, дыбились, чем дальше, тем выше, снежные хребты и вершины. А внизу, там, откуда они приехали, словно в бабушкиных ладонях, в мягких морщинистых холмах текла зеленая речка, и начинался, разливаясь к горизонту, огромный, тонущий в знойной дымке город. Плоскогорье не было таким уж плоским, оно распадалось на мощные каменные уступы, и на центральном, самом высоком, громоздились устрашающие, как расшатанные зубы великана, ворота и здания из бетона. Какой-то Стоунхендж, если б его вздумал построить тот великий французский архитектор, прародитель советские хрущёб… С фамилией, похожей на пирожное… Корбюзье!.. Августа его не любила, а вот Буца считал гением… Окружающего пейзажа бетонный пантеон не портил. Как-то эти дзоты взгляда не раздражали. Вписались… Буца взглянул на Августу пристально и буркнул:

– Ладно, можете не хвалить. Я сам всё знаю.

Он повёл её мимо просторных мраморных могильных плит и гранитных крестов к краю уступа. Здесь посыпанная мелкой мраморной крошкой тропа нырнула в долговязый колючий кустарник, некоторое время попетляла под его листвой и оборвалась. Казалось, идти дальше некуда: бездонная пропасть зияла в метре от кустарника. Августа не стала в неё заглядывать – она боялась высоты. Однако Буца смело шагнул вперед и, насвистывая «Реквием» Моцарта, простую тему, предшествующую финалу, стал спускаться вниз, так что его крепкая спина, коротко стриженный затылок, серая кепка скрылись за кромкой обрыва. Августа шагнула за ним и оказалась на прорубленных каменных ступенях. Они спускались к утёсу, прилепившемуся к вертикальной скале над пропастью. На утёсе тропинка пошла по спирали, Буца и Августа как бы «ввинчивались» в морскую раковину, в центре которой была выбита в гранитной породе аккуратная прямоугольная яма. Буца приостановился на секунду у края ямы, примерился, охнул и спрыгнул в неё. Оттуда сказал:

– Вот. Это моё место!. Как вам?

Он охлопывал шершавые стены своего будущего вечного пристанища, принюхивался к солоноватому запаху горной породы, вглядывался в розовые прожилки по бурому камню.

В конце концов поднял голову, посмотрел снизу вверх на Августу. У него болело колено, и он протянул руку:

– Надо выбираться отсюда, еще належусь.

Она подала Буце руку, и он по узким, специально пробитым в граните бороздкам, легко выбрался наверх. Очевидно, он это не раз проделывал. Скамья – грубо отесанный дубовый брус – уже носила следы времени, была серой, потрескавшейся и вместе с тем лощеной. Не один год Буца с друзьями приходил сюда.

– Меня это место умиротворяет. Вам понравилось?..

Буца вытащил из внутреннего кармана пиджака маленький плоский шкалик пятизвёздочного коньяка «Элиси», достал для Августы складной стаканчик, налил до краёв, стаканчик со шкаликом чокнулись, и они выпили.

Турки в городе

Воспоминания, если их не рассказывать, много времени не занимают. Августа не стала рассказывать о том знойном дне на краю пропасти и о глотке коньяку. Профессор и сам бывал там с Буцей, с Пико, с Вахушти… Да мало ли с кем…

– А что с Вахушти? – спросила Августа.