Аристотель. Идеи и интерпретации

Далее Моро обращает внимание на то, что, цитируя завещание Стратона Лампсакского, Диоген ссылается на некий «сборник Аристона Кеосского» (D.L. V, 64). По предположению ученого, речь идет о сборнике последних распоряжений, сделанных схолархами Перипата. И у этого предположения есть свои резоны. Примечателен уже тот факт, что в сочинении Диогена приводятся целых четыре testamenta Peripateticorum — Аристотеля, Феофраста, Стратона и Ликона (D.L. V, 11–16, 51–57, 61–64, 6974). К этому нужно добавить важный юридический статус этих завещаний, ибо в них, помимо прочего, говорится о преемстве и наследовании школы, — по меньшей мере, начиная с завещания Феофраста. Иными словами, как раз эти документы при необходимости могли подтвердить статус очередного преемника, а также его право распоряжаться школьным имуществом. Разумеется, все четыре завещания, да к тому же собранные вместе, должны были находиться в распоряжении пятого схоларха!

Другой вопрос, каким образом «сборник Аристона Кеосского» попал в руки Диогена? На это Моро отвечает еще одной догадкой: скорее всего, он был частью специального сочинения, посвященного истории перипатетической школы. Такой труд вполне мог содержать множество самых различных материалов, включая завещание и список сочинений Аристотеля, и даже более того — его биографию[284].

Нужно отдать должное искусности Моро и тем аргументам, которыми он подкрепляет эту догадку. Прежде всего он подмечает, что свои vitae Peripateticorum Диоген хронологически завершает Ликоном из Троады, об Аристоне же упоминает разве что вскользь, да и то не слишком уверенно[285]. Это обстоятельство явно указывает на Аристонову историю Перипата, считает Моро, как на тот самый первоисточник, к которому обращались все последующие авторы за сведениями о «трудах и днях» первого схоларха. Подтверждение этому ученый находит опять-таки у Диогена.

Моро обращает внимание на параллелизм между D.L. V, 1–6, где Диоген вкратце описывает жизнь Аристотеля, и датами из Хроники Аполлодора, которые он приводит далее (D.L. V, 9-10 = FGrHist 244 F 38). Очевидно, что основные вехи Аристотелевой биографии и здесь, и там совпадают. Это, казалось бы, естественное сходство, подсказанное самим ходом жизни, Моро рассматривает сквозь призму Quellenforschung. С этой точки зрения оно может объясняться двояко: либо Диоген при составлении V, 1–6 опирался на Хронику Аполлодора, либо они оба пользовались одним и тем же сочинением[286]. Стоит ли говорить, какую из этих возможностей исследователь предпочел, и какой вывод он из этого сделал.

Гипотезе Моро нельзя отказать в стройности и красоте, и все же в глазах исторической науки у нее есть один решительный недостаток: она слишком умозрительна. По существу, единственным фактом, лежащим в основании этой гипотезы, является ссылка Диогена на некий «сборник Аристона Кеосского».

Как бы то ни было, вызов Моро принимает Ингемар Дюринг. Его ответная статья выходит в 1956 г. в журнале Classica et Mediaevalia. Приведенные несколькими абзацами выше доводы Моро в пользу перипатетической генеалогии Диогенова списка (D.L. V, 22–27) Дюринг парирует следующим образом[287]. Во-первых, замечает он, александрийские каталоги могли быть организованы по-разному, а не только по алфавиту. В особенности это справедливо для трактатов Аристотеля, поскольку не все они имели фиксированное авторское заглавие. К тому же речь идет о III в. до н. э., когда библиотека в Александрии только формировалась, и принципы библиотечного дела окончательно не сложились. И напротив, тот факт, что Диоген после списка сочинений Аристотеля указывает общее число строк (D.L. V, 27), как и после списка книг Феофраста (D.L. V, 50), то есть приводит данные стихометрии — метода александрийских филологов, не оставляет сомнений относительно его происхождения[288]. Во-вторых, Дюринг не соглашается с утверждением, что список Диогена свидетельствует о близком знакомстве с философией Аристотеля, отражая ее внутреннее деление. Это не так. Но столь же неверной следует признать и другую крайность: будто он полностью лишен порядка[289]. В этом списке Дюринг выделяет следующие группы: 1-19 популярные сочинения; 20–24 конспекты и выписки; 25–73 логические и диалектические трактаты; 74–76 политические, 77–89 риторические, 90-110 естественнонаучные и 111–116 математические сочинения; 117–127 «вопросы» и «затруднения», к числу которых мог также относиться пункт 128 — Разрозненные заметки в 12 книгах (хотя исследователь не исключает, что этот пункт первоначально служил общим подзаголовком для следующего раздела); 129–144 различные сборники; и, наконец, 145–147 письма и поэтические произведения. В-третьих, представление Моро о состоянии Александрийской библиотеки кажется Дюрингу субъективным, а его указание на интересы поздних перипатетиков — не иначе как кругом в доказательстве.