Ариссьель. Жизнь после смерти

Карине явно не терпится что-то сказать, и при первой же паузе она торопливо говорит:

– Нам еще нужно многое уладить с папиными делами. Вы не возражаете, если мы займемся этим прямо сейчас?

– Ты права, – отвечает Мона. – Предлагаю подняться в мой номер: нам там будет удобнее, да и чужие уши нам ни к чему…

Они располагаются в номере, и Карина сразу же предлагает:

– Во-первых, давайте решим вопрос с похоронами… Папа никогда не говорил тебе, что бы он предпочел: обычное погребение или кремацию?

Мона отвечает:

– Папа эти вопросы со мной никогда не обсуждал. Он уверял меня, что мы слишком молоды для таких разговоров. Давайте подумаем: он был единственным ребенком, родители его уже умерли, с двоюродными братьями и сестрами он никогда не встречался… Думаю, ничего не случится, если мы не будем выставлять его тело для прощания. Предлагаю кремацию с захоронением праха на кладбище. А вы что скажете?

Дети соглашаются.

Я избегал разговоров о собственных похоронах. А разве я был не прав? Кому придет в голову готовиться к смерти в 30 или 40 лет? Но не могу поверить! Они говорят обо мне как о какой-то старой мебели! Какие же они черствые и безразличные! Но что это со мной? Огромный комок в горле. И в животе тоже, словно кто-то узел завязал, такая боль. Не понимаю, что со мной? У меня больше нет тела, но я по-прежнему остро чувствую боль. НЕНАВИЖУ ЭТУ СЦЕНУ!!!

Я напрасно пытаюсь отвести от них свой взгляд, у меня ничего не выходит. Это сильнее меня, и это «что-то» заставляет меня остаться. МИШАЭЛЬ был прав, когда говорил, что ненависть – не причина для того, чтобы что-то исчезло.

– Завтра утром я поеду в морг, чтобы решить все формальности с телом вашего отца. Хочешь поехать со мной, Бен?

– Нет-нет, мама, извини, я не могу. Я уже был там один раз, мне и этого хватило. Больше я не поеду. Надеюсь, ты не очень огорчишься?

И вот у него уже на глазах слезы… Он делает огромное усилие над собой, чтобы не разрыдаться. Карина поспешно меняет тему разговора:

– Теперь, когда вопрос с похоронами решен, давайте поговорим о его имуществе. Мама, ты уже решила, что будешь делать с тем, что у него осталось?

Красавица Карина, все такая же прямолинейная и резкая, старается сохранить лицо и не расплакаться вместе с братом. Как же интересно знать, что люди чувствуют на самом деле, что они скрывают за внешним спокойствием!

– Карина, ПОЖАЛУЙСТА, не торопи меня, расслабься. Это же не горит! – просит мать. – Я еще не уладила, как ты говоришь, «все формальности» с твоим отцом. Например, прежде чем захоронить урну на кладбище, я бы хотела отнести прах в церковь, чтобы над ним прочитали молитву за упокой его души. Вы в это не верите, я знаю. Но если вы не хотите сделать это ради своего отца, пожалуйста, сделайте для меня. Хорошо?

– Да без проблем, – говорит Бен. – Я сам в церковь не хожу, у нас больше Диана любит святые места. Она говорит, что они ее успокаивают, там она чувствует умиротворение. И хоть она не была знакома с папой, не сомневаюсь, что она согласится пойти туда с нами.

– Ладно, я тоже пойду, – решает Карина, – но только чтобы доставить удовольствие маме. Хотя лично я убеждена: благословил священник или нет, прочитал молитву или нет, это уже ничего не изменит. Папа мертв, и его уже не вернуть.

Она встречается взглядом с братом. В этом взгляде к привычной боли и грусти теперь примешан гнев. Она вздыхает:

– Бен, ради всего святого, прекрати свои сантименты! Признай, что я говорю правду, черт возьми! Чем быстрее мы примем его смерть, А ОСОБЕННО ТЫ, тем быстрее мы сможем вернуться к нормальной жизни. Твое поведение называется отрицанием. Ты отказываешься признавать реальность.

И вдруг Бен взрывается:

– Знаешь что? Тебе так же больно, как и мне, но ты притворяешься, не хочешь даже виду подавать. Потому ты так жестко разговариваешь с нами! Это ты отказываешься признать очевидное, а не я. Ты отрицаешь свои собственные чувства и переживания. Я хотя бы проявляю свои чувства, и это лучше, чем твоя показная бесчувственность!

Мона и Карина застывают в изумлении. Обычно Бен не злится и не спорит, он просто прячется, закрываясь в своей раковине, или вообще уходит от разговора.