Аргентинец

– Папа взял у вас интервью? – спросила она, натуженно улыбаясь.

Осип кивнул.

– Я ему: так и так, кровь за вас проливал, имею два ранения и контузию. Давайте помогайте! А не будете писать о народных нуждах – мы вас реквизируем.

Антон Эмильевич захохотал.

– Я, конечно, изумился: «Да вы кто такой?» А он мне: «Российский большевик!»

Любочка всё поняла. Её отец имел чутье на важные события. В последнее время он постоянно намекал на то, что он, Любочка и все их знакомые живут как золотые рыбки в стеклянном шаре: видят всё в искажённом свете, да и не особо задумываются, что происходит за пределами их аквариума. А между тем стекло уже дало трещину.

Антон Эмильевич хотел знать, что творится в казармах и заводских цехах, – именно поэтому он пригласил к себе большевика, члена левой партеечки, вокруг которой объединились дезертиры и левацки настроенная молодёжь. Они засели в столичном Совете рабочих и солдатских депутатов и в открытую призывали к государственному перевороту.

Осип Другов говорил такое, что волосы становились дыбом:

– Да, мы не желаем победы России в войне, потому что такая война должна быть проиграна. Но это будет не наше поражение, а Временного правительства. Буржуазия заставила нас убивать братьев-рабочих из Германии и Австро-Венгрии. Вы вдумайтесь: сколько людей побито! И ради чего? Нет уж, коль скоро мы получили оружие, мы обратим его против нашего настоящего врага: помещика, фабриканта и прочих угнетателей трудового народа. Власть будет принадлежать людям труда, а дармоедов мы уничтожим – факт, а не реклама!

– Как же вы их будете отличать? – вежливо поинтересовался Антон Эмильевич.

– Да очень просто! Кто пользу приносит, тот пусть живёт. А кто дармоед – того на фонарный столб. Вот у вас, Антон Эмильевич, профессия очень полезная…

– Погодите! – перебила Любочка. – Так это, значит, меня – на фонарный столб? Я как раз и есть дармоед.

Осип ничуть не смутился.

– Это потому что буржуазия загнала вас в такие рамки. К нам большевичка одна приходила, рассказывала про женский вопрос. Вы подумайте, какую пользу рабочему классу могли бы приносить бабы, если бы им разрешили трудиться наравне с мужчинами! Чем бы вам, Любовь Антоновна, хотелось заняться?

Любочка обвела взглядом комнату и обеденный стол.

– Ну, скажем, открыть ресторан…

– Это никак не получится, потому что частную собственность мы запретим. А вот толковые люди в общественном питании нам потребуются.

Стали прощаться.

– Вы приходите к нам ещё, – пригласил Антон Эмильевич. – У Любочки скоро день рождения.

Осип повернулся к ней и посмотрел так пронзительно, с открытым самцовым интересом, что у неё ослабели колени.

– Что вам подарить? – спросил он.

– А что может подарить большевик?

– Всё. Весь мир.

– Ну тогда подарите.

– Будет сделано.

3

Матвей Львович Фомин, председатель Продовольственного комитета, сидел за столиком в «Восточном базаре» и смотрел на танцующие пары – весь сопревший, с горлом, стиснутым воротничком, с плечами, отдавленными заботами.

Он нарочно позвал Нину не к себе, а в ресторан – чтобы вокруг были люди и чтобы они не дали ему совершить то, чего так хотелось.

Нина влетела в полупустой зал, вся раскрасневшаяся от волнения. Бросила мокрый зонтик на стул и, сев напротив Матвея Львовича, принялась расспрашивать о подробностях: с кем он встречался в Петрограде и что ей теперь надлежит делать.

Эта девочка была на редкость смекалистой, бойкой и самонадеянной и совершенно не походила на краснощёких дочек Фомина – хотя была их ровесницей. Впрочем, какими они стали, он не знал: с начала войны его семейство обитало в нейтральной Швейцарии, от греха подальше.

Матвей Львович старался быть спокойным и трезвомыслящим. Он пересказывал свои новости; Нина ахала, морщила нос и по-девчоночьи прикусывала нижнюю губу, не позволяя себе улыбаться и хохотать от восторга.

Угораздило же познакомиться с ней и так расшибить сердце! Впрочем, винить было некого: Матвей Львович сам вторгся в её жизнь – немолодой, здоровый, с брюхом, выпиравшим из-под ремня… Но что он мог поделать, если видел, как она погибала – задавленная своим горем и затравленная свекровью? У неё ведь никого не осталось, кроме младшего брата.

Матвей Львович не питал иллюзий: Нина считала его всего лишь благодетелем. Внимательно слушала, когда он давал ей советы, была благодарна за каждую мелочь и каждый раз старалась расплатиться за доброту. В рабочем кабинете Фомина уже накопился целый склад её подарков: крошечные банки с вареньем, тёплые варежки на зиму…

Нина могла бы не благодарить его – разве бы он посмел настаивать? А тут пастушье бесхитростное благородство: «Ты – мне, я – тебе. Не хочешь варенья – ну что ж… у меня больше ничего нет, кроме меня самой».

Матвей Львович знал, что у них нет будущего и конец этой истории может быть только трагичным.

Нина достала из сумки тетрадь и принялась что-то высчитывать в столбик.

– Вы думаете, курс рубля продержится до зимы? – спросила она, поднимая взгляд. И тут до неё дошло, что Матвей Львович сидит перед ней, весь белый от еле сдерживаемой ярости.

– Что с вами?