Аргентинец

От властей оборонялись, как береговые птицы от хищников: поднимали гвалт, толкались, мельтешили перед глазами, брали измором. Если заградотрядовцы пытались провести обыск на пароходе, у сходней тут же собиралась вопящая толпа, сквозь которую не так-то легко было пробиться. Два-три часа нервотрепки, и командир заградотряда отступал восвояси, получив полторы тысячи отступного, ловко сунутые в карман.

Нина заведовала потребительским кооперативом. Хоть на нее косо посмотрели в исполкоме, но — опять же за взятку, — выдали разрешение на открытие лавки в бывшей «Бакалее» купца Петухова. На поверхности всё выглядело прилично: жители окрестных улиц скидывались деньгами и направляли артель закупщиков в хлебные губернии. А чтобы к ходокам не придирались, им выдавалась бумажка, заверенная печатями кооператива и Продовольственного комитета. Потом привезенные товары продавали в лавке, но только членам кооператива.

— Главное, соблюдай формальности, — поучал Нину дядя Гриша. — Если большевики требуют протоколов общих собраний, будут им протоколы. И устав, и отчетность, и график мытья полов. Читать наши бумаги все равно никто не станет, но они должны быть в наличии.

Это было ритуальное подчинение власти. Так дикие псы валятся на спину перед вожаком, подставляя брюхо: «Гляди, я весь твой, ешь меня». Но глаза каждого следят: чуть вожак зазевается, и его раздерут в клочья.

Нина целый день проводила в лавке: проверяла карточки и членские билеты, отсчитывала деньги и взвешивала на ржавых весах крупы. Цены в кооперативе были дороже, чем в монопольке, но почти в два раза дешевле рыночных, и в бывшей «Бакалее» всегда толпился народ. С заднего крыльца Елена кипами отпускала мешки, за которыми приходили тихие, неприметные личности в кепках и полинявших рабочих блузах.

Однажды в лавку явились милиционеры — грозные и неумолимые, как баскаки из Золотой Орды. Нина — где лаской, где жалобами уговорила их не разорять ее, а в качестве дани поставила по четверти самогону, фунту махорки и караваю хлеба из ржаной муки без примесей.

— Только вы проследите, чтобы нам никого, кроме вас, не присылали, — попросила она. — Разграбят кооператив — сами на бобах останетесь.

Теперь неподалеку от лавки всегда дежурил милиционер.

Соседи окончательно возненавидели Нину. Мало того что она женила на себе Одинцова (наверняка обманом или шантажом), мало того что водила подозрительную дружбу с председателем Продовольственного комитета и в открытую жила с прокурорским наследником — теперь она занялась спекуляцией, чтобы заработать на народном горе. Ее дом не обыскивали, к ней никого не подселили; все знали, что Нина спустила с крыльца представителя квартального комитета, когда тот потребовал людей на общественные работы. Зубная докторша Харитонова из дома напротив сама слышала, как Нина обругала его «холуем» и пообещала «пробить башку», если он сунется к ней.

Теперь графиня Одинцова во всей красе продемонстрировала свои лавочные таланты: она-то умела разжиться продовольствием во времена, когда люди таяли на глазах от недоедания. Кому война — кому мать родна…

Соседи вспомнили Нинину девичью фамилию, и теперь ее называли не иначе, как К'yпина-Продавалова.

— Вам повезло — у вас есть способности к коммерции, — вздыхали они при встрече.

Никаких способностей Нина в себе не чувствовала. Со стороны казалось, что ей всё дается легко, именно поэтому ей завидовали, но никто не хотел знать, что Нина вставала в четыре утра и ехала за Башкировские мельницы, чтобы встретить крестьян с мукой; сама переваливала мешки, чтобы побыстрее управиться; по десять часов в день стояла за прилавком, разносила подношения в милицию, в санитарный отдел, в пожарную охрану… Тряслась от страха, заискивала, лишь бы враги были довольны и слишком ленивы, чтобы вредить ей. Этому завидовать? Или тому, что ее окружала не только колючая проволока большевистских декретов, но и стена глухой ненависти?

Нина знала, что соседи будут помогать друг другу в нужде и при этом проявят чудеса великодушия, но ей все желали провала, и чем грандиознее он будет, тем лучше: «Поделом! А то ишь, заворовалась!» Однако никто из них не желал сдавать членский билет и отказываться от права покупать еду в Нининой лавке. Это изумляло больше всего: откуда такая неблагодарность?

— Что я им сделала? — спрашивала Нина у дяди Гриши.

Тот усмехался в бороду:

— Ты им причинила много зла: ты ведешь себя неправильно и, как им кажется, преуспеваешь. Раз успех на твоей стороне, значит, им его не дождаться — они-то поступают по-другому. Так что, милая моя, готовься к тому, что тебя будут ругать за каждый чих и постараются насолить тебе при первом удобном случае, чтобы справедливость наконец восторжествовала.

— Ну и как мне быть?

— У тебя есть выбор: либо оставайся собой, либо превращайся в одну из них.

На самом деле Нина давно работала как машина с оборванным приводным ремнем: второстепенные колесики еще крутились, но самое главное безжизненно застыло.

Клим пропал.