Аргентинец

Нине газеты не хватило. Встревоженная, она оглянулась, ища других мальчишек. Из церкви повалил народ — кто-то уже пустил слух о падении правительства. Парень в кожаной шоферской куртке влез на ограду и принялся митинговать:

— Мы стояли и будем стоять за Учредительное собрание…

Нина увидела солдата с газетой.

— А… дьявол, ничего не понятно! — зло проговорил тот. Оглянулся кругом: — Барыня, ты грамотная? Прочитай, чего пишут.

Нина взяла у него грязный листок — пальцы тут же окрасились типографской краской.

— «К гражданам России!» — громко начала она. К ней придвинулись люди: слушали жадно, боясь пропустить хоть слово. — «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки Военно-революционного комитета. Дело, за которое боролся народ — немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, — это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»

Дальше шли телеграммы, из которых было ясно, что в Петрограде беспорядки, а в Москве стреляют.

— Большевики никогда не делали тайны из своих намерений, — сказал господин в фетровом котелке. — Обещали взять власть, вот и взяли. Теперь резня будет.

Толпа начала расходиться. Нина не знала, что и думать: отмена собственности на землю, рабочий контроль… А вдруг завод в Осинках отнимут? Надо бежать в Кремль к Матвею Львовичу — он наверняка знает подробности.

Нина торопливо пошла вниз по Покровке. Отсветы фонарей сияли в жидкой грязи на мостовой, отражались смазанными кругами в пыльных витринах.

Может, еще обойдется? Февральскую революцию пережили, в 1905 году тоже были беспорядки — рабочие дрались с полицией в Сормово и на пристанях. Нине было восемь лет, но она хорошо помнила, как ворчал отец, раньше времени запирая лавку:

— Холерные года! Бастуют, бастуют, а исход один: товара на Ярмарке мало — недопроизводство. Грузчики без дела сидят, только даром в Нижний приехали.

Тогда все ждали чего-то, как ждут нападения врага. На Театральной площади крикнули: «Спасайтесь! Сейчас забастовка будет!» — и началась такая паника, что в толпе нескольких баб покалечили. Только потом стали думать: ну, забастовка, ну, закричал какой-то дурак… Чего в истерику впадать?

Может, и сейчас у страха глаза велики?

4

— Нина Васильевна, постойте!

Она оглянулась. Это был Клим, в элегантном сером пальто, в шляпе, в замшевых перчатках.

— Вы слышали о перевороте? — встревоженно спросила Нина. Она пересказала ему манифест большевиков. — Как вы думаете, это серьезно?

Клим пожал плечами:

— Понятия не имею. Вы куда-то спешите? Я провожу вас. У меня сегодня ночью поезд, я уже со всеми попрощался и отправил чемоданы на вокзал. Жора мне сказал, что вы будете в Покровской церкви. Я хотел встретиться с вами перед отъездом — совершить, так сказать, гаучаду.

— Что?

— В Аргентине так называют поступок, достойный настоящего гаучо. Это обыкновенные скотоводы, но считается, что они очень благородны и имеют особый талант к подвигам. Собственно, вот… — Клим достал из внутреннего кармана белый конверт и протянул его Нине.

Она с удивлением взглянула на него:

— Что это?

— Вексель. Надо же оставить вам что-то на память.

Нина растерялась:

— Вы дарите мне дом? Вам не нужны деньги?

— Больше одной шляпы не наденешь. У меня хватит средств, чтобы покататься по миру в течение ближайших десяти лет. А потом я вернусь за вами.

В тот вечер, когда Клим был у Нины, она сказала в шутку, что из него выйдет отличный любовник для зрелой женщины, у которой все уже есть: супруг в богатой конторе, дети в дворянских институтах… Клим ответил, что вернется к ней, когда она будет готова.

Он смотрел на нее, улыбаясь:

— Конечно, хотелось бы прибить на ваш дом памятную табличку с профилем героя, но Матвей Львович наверняка будет против. Ладно, настоящие гаучо не требуют награды.

Нина взяла конверт и спрятала его в муфту:

— Спасибо.

До самой Благовещенской шли молча. Нина не знала, что сказать: отвергнутые мужчины мстят, обижаются, но не проявляют царского великодушия. Так не бывает: Клим что-то задумал, в этом наверняка есть какой-нибудь подвох.

Мимо проносились грузовики, топали солдаты; баба, сидевшая на корчаге, вопила на всю площадь:

— Вот кому требухи — жареной, пареной, в масле валянной! — Ветер поднимал концы ее клетчатого платка выше головы.

В Кремле было темно и тихо, только окна губернаторского дворца горели ярким электрическим светом. На решетке у арсенала было натянуто красное полотнище: «Вся власть рабочим, солдатам и крестьянам!»

Нина поднялась на крыльцо:

— Ну, прощайте… — Голос ее дрогнул. Она говорила не то, что нужно. Слова не соответствовали ни подарку, который только что сделал Клим, ни тому, что они сейчас распрощаются навсегда.

Мелкие капли дождя чуть поблескивали в ворсинках на пальто Клима. Он был гладко выбрит, пах одеколоном. Он не принадлежал этой измученной стране, ему надо было быть на другом конце земли, там, где сейчас весна и цветут сиреневые жакаранды.

Клим снял шляпу и поцеловал руку Нины:

— Прощайте.

5