Аргентинец

Тихо-тихо, вся обратившись в слух, Нина поднялась по лестнице, ведущей на чердак. Ступеньки предательски скрипели под ногами, и каждый раз она замирала: вдруг кто-нибудь услышит? Медленно отворила люк. Нежилой запах, холод… Все-таки холод!

Ни зги не видать, но свет не зажжешь.

— Клим… — едва слышно позвала она.

— Я тут.

Горячая волна прокатилась по телу. «Слава богу, все в порядке!»

Ощупью, выверяя каждый шаг, Нина добралась до Клима. Ткнулась головой ему в плечо. Он накрыл ее одеялом, прижал к себе, сдавленно охнул:

— Намяли мне бока…

Нина всхлипывала, в груди блуждал горячий огонек: «Ничего мне больше не надо… Только любить тебя… Только быть с тобой…»

Клим тихонько перебирал ее волосы.

— Поверить не могу, что ты нашлась… Мне все слышно, о чем вы там говорите. Этот контрразведчик наврал Матвею, что его ребята убили меня и выкинули в море. Ему за это пятьдесят франков перепало — вот так и узнаешь себе истинную цену. Я тут лежал, словно действительно вознесся на Небеса…

— Не говори об этом! — взмолилась Нина.

Полная темнота; целуешь будто призрака, будто пришедшего на твой зов духа. Осторожничаешь, но постоянно забываешься и соскальзываешь в теплое счастье.

Снаружи опять началась винтовочная пальба. Нина приподнялась:

— Надо идти, а то кто-нибудь проснется и обнаружит, что меня нет.

— Иди… — Клим все еще держал ее за руку. — Нин… Это правда, что я тебя нашел? Может, это просто бред? Впрочем, пусть будет бред.

Глава 43 Великое отступление

1

Саблин был с Добровольческой армией полгода. Он видел маршевые колонны, развернутые от горизонта до горизонта. Видел жестокие кавалерийские сечи, когда две лавины сталкивались на полном скаку и в дикой ярости крошили друг друга.

Всякое прошло перед глазами: конно-горные батареи, увязающие в снегу пушки, оглохшие артиллеристы, которые умели разговаривать только криком… Калмыки, шедшие в бой под грохот бубнов, с шаманом, и возвращавшиеся с отрубленными головами на пиках… Донские казаки в выцветших гимнастерках и шароварах с красными лампасами; кубанцы и терцы в папахах и черкесках; добровольцы в русской и британской форме… Единственное, что было общего между ними, — это разбитые сапоги, символ великого отступления.

Теперь, если на дороге попадались мертвые, их тут же деловито разували — что ж добру пропадать? От начхозов уже никто ничего не ждал: за два месяца они лишь однажды прислали обувь — только левые армейские ботинки.

— Не надо Бога гневить, — говорил фельдшер Кирилл Саввич, — радуйтесь тому, что есть: может, вам правую ногу отстрелят — вот левый ботинок и пригодится.

Если б еще быть уверенным, что отстрелят именно правую…

Бегство — но медленное. Степь оттаяла, и все потекло: на колеса наворачивались грязевые круги, санитарные повозки уже не ехали, а тащились волоком — Саблин помнил, что нечто похожее было в Маньчжурии, во время Русско-японской войны.

Кони падали без сил и даже не пытались подняться. Саблин — сам забрызганный грязью до плеч — подходил к санитарам, столпившимся вокруг лошади. Бока ее тяжело вздымались, уши дергались.

— Нужно распрячь ее, схватить за гриву и завалить на бок, — командовал Саблин.

Высвобождал подогнутые ноги, опять тянул за гриву, потом кверху за хвост. Лошадь вставала и ее вновь запрягали.

— Мочи нет смотреть на это, — говорила Фея, страшненькая, как чертик, сестра милосердия. — Может, ей надо чуть-чуть отдохнуть?

Саблин презрительно фыркал:

— Она бы не двинулась с места и скоро подохла. Ею руководить надо. Помните, на мосту моя Ласточка попала копытом в расщелину между досок? Если бы я оставил ее в покое, она бы все ноги себе переломала: лошади в панике биться начинают.

— Как и люди, — вздыхала Фея.

Вскоре лазарет остался один — его все обогнали, только изредка мимо пробирались арьергардные части. Саблин оглядывался назад — не видно ли красных? Но потом махнул рукой.

Ночевали на полу в хатах, нередко брошенных. Саблин ложился последним: прежде надо было обойти лошадей, проверить, что железо вынуто изо рта, что подпруги отпущены, что есть сено. Через два часа опять встать, убедиться, что кони напоены. Доверять никому нельзя — люди отупели от усталости: скажут: «Слушаюсь» — и не исполнят. Только Фея помогала: если надо, таскала воду; если требовалось, торговалась с казáчками из-за фуража:

— Мне требуется сено и ячмень для лазарета.

— Нема ячменя.

— Слушай, я заплачу деньгами. Если откажешь, найду фураж и ничего не дам. А красные все равно его отберут.

На Саблина Фея ворчала:

— Все о лошадях заботитесь, а о себе не помните. Если конь падет, я другого разыщу — хоть из-под земли достану. А где нам второго доктора найти? Идите спать немедленно!

Даже утром, когда все собирались, она отгоняла от него санитаров.

— Сами все делайте! — доносилось сквозь сон до Варфоломея Ивановича. — Дайте человеку хоть минутку полежать.

2