Арестант

«Мерседес» въехал в Вену. На выезде из города стоял полицейский автомобиль. Рядом с полицейским, проверяющим документы у водителя рено, стоял мужчина в штатском. Дитер включил радио, и по салону поплыл звук клавесина:

Oh, du lieber Augustin, Augustin, Augustin.

— Он был сейчас в аэропорту? — спросила Катя через минуту.

— Да, — ответил адвокат. И ей стал понятен тот странный взгляд. И собственное тревожное чувство.

— Где он сейчас?

— Едет за нами, — лаконично ответил Дитер. Он незаметно поглядывал на Катю: опасался сердечного приступа. Или истерики. Или… черт их, женщин, поймешь! На всякий случай в кармане у него лежали две упаковочки с лекарствами. Черт их, женщин, знает!… Oh, du lieber Augustin…

«Мерседес» пересек Гюргель, проехал мимо Бург-театра и, спустя еще три минуты остановился у гостиницы «Роза и лев».

— Мы приехали, фрау Даллет. Для вас здесь снят номер.

Адвокат Фегельзанг посмотрел на Катю. Она выглядела совершенно спокойной. Черт их, этих женщин, поймет!

— Благодарю вас, Дитер. А вы… вы разве не подниметесь?

— Нет. Я вынужден откланяться… Но я приду через (немец посмотрел на циферблат «Лонжин»)… через час сорок шесть минут.

Старый немец всегда был точен. Ах, как он был точен!

Катя вошла в отель. «Мерседес» со швейцарскими номерами отъехал. На его месте припарковался «фольксваген-пассат». Несколько минут из машины никто не выходил. Портье в холле несколько раз бросил в сторону автомобиля внимательный взгляд. На этом арендованном пассате ездил один канадец, который остановился в отеле два дня назад.

Человек уже не молодой… Может быть, ему нехорошо? Портье уже собрался пойти проверить, когда Гончаров вылез из салона. Он был бледен, но на ногах держался твердо. Портье успокоился.

…Катя сидела в кресле, сжав кулаки. Где же он? Дитер сказал, что он едет за нами. Минуты текли… Почти шесть лет прошло с того момента, как четырнадцатого сентября восемьдесят восьмого года Вадим поцеловал ее и вышел из дома. Больше Катя его не видела. Даже хоронили ответственного работника (без пяти минут заместителя министра!) в закрытом гробу… Раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказала Катя и не услышала своего голоса.

Дверь отворилась. Катя подняла глаза… дверь медленно отворилась… И Катя подняла глаза. На пороге стоял незнакомый мужчина.

Резо начал беспокоиться. Шел четвертый день их пребывания в Австрии. Виза пятидневная — завтра, хочешь не хочешь, придется улетать… а покойного Вадима Гончарова все еще нет.

Резо позвонил в Москву, переговорил с Гургеном, доложил обстановку. Гурген выслушал, потом мрачно спросил:

— А ты не мог его упустить?

— Нет, — твердо ответил Резо, но неприятный холодок все равно потек вдоль позвоночника. Заныло простреленное три года назад плечо.

— Ждите, — ответил Гурген и отключился. Огромный кавказец вытер ладонью пот со лба и вышел из телефонной кабины на Западном вокзале. Он прошел мимо обменного пункта, про который земляк объяснил, что пункт очень хороший: и курс подходящий — не то что в гостинице, — и открыт с семи утра до десяти вечера… Резо почти не слушал. Все они здесь какие-то… гнилые. Земляку, конечно, помогут… но все равно гнилые. Нельзя от корней отрываться.

— Давай назад в гостиницу, брат, — дружелюбно сказал он земляку, усаживаясь в очень несвежий «мерс». У самого Резо в Москве был новенький шестисотый… Если упустил Вадима — Гурген не простит. Не будет ни «мерседеса», ни квартиры. Вообще ничего не будет! Одному джигиту, который провалил дело всего-то на пол-лимона примерно, Гурген приказал отрубить ноги… А потом заставил собирать милостыню. Пока не отработает долг. Тот парнишка отработать не мог (а кто бы смог?) и бросился под панелевоз.

От этих мыслей было очень неуютно. Ныло плечо. Гнилой австрийский землячок нес ерунду. Резо его не слушал.

Дверь медленно отворилась. На пороге стоял совершенно незнакомый мужчина.

— Здравствуй, родная, — сказал он голосом Вадима. Она вздрогнула и заплакала… Ну что, вдова, ты наконец дождалась?

— Здравствуй, родная, — растерянно повторил мертвец Гончаров и сделал несколько шагов. — Ну что ты? Я живой… и все хорошо. Все уже хорошо. Родная… Катенька моя…

Вадим Петрович сделал еще шаг и опустился на колени возле кресла. Лица оказались напротив друг друга. Слезы текли, рассмотреть лицо Вадима Катя не могла. Оно дробилось, расплывалось, менялось…

— Но как, Вадим? Но… как? — выдавила она. И Гончаров тоже заплакал. Он не плакал давно. Жизнь на нелегальном положении, с чужими документами, не располагает к сантиментам. Вадим Гончаров был сильным человеком. В сентябре восемьдесят восьмого он сыграл свою игру. Ставкой в ней были свобода и деньги. Тогда, шесть лет назад, он выиграл. В закрытом гробу похоронили другого человека.

Да, тогда он думал, что выиграл… очень скоро жизнь доказала, что выиграть эту игру нельзя. Шесть лет он платил за свою победу одиночеством, тоской, бессонницей. Он перехитрил всех! Круче всех он перехитрил себя.

Мертвец Гончаров стоял на коленях, сжимал руки любимой и преданной им женщины и рыдал.