Арденнские страсти

К тому же роман, как богатый жизненными соками древесный ствол, дал новый мощный побег — пьесу «Интервенция», где, в частности, как бы разработан в образе Жени Ксидиаса иной, уже сатирический вариант судьбы юного «наследника», всего лишь кокетничающего своей мнимой революционностью. Его крикливо декларированная независимость от богатой «страны Ксидиас» обманчива и эфемерна, и он с куда большим правом, чем Иванов, мог бы сказать о себе словами романа: «…я был не более чем молодой шаловливый фокстерьер с голубым бантом на шее, выведенный на прогулку и уже среди травы и солнечного блеска вообразивший себя свободным, а хозяин вдруг потащил его к себе, натянув ослабевшую цепочку, или даже не цепочкой, а просто свистом, который содержал в себе сразу идею побоев и идею похлебки с жирными суповыми костями».

Познакомившись при сценическом воплощении своей пьесы с выдающимся актером и режиссером Рубеном Симоновым, Славин впоследствии писал о нем, что это «талант, ясный и вместе с тем терпкий, в жизнерадостной легкости своей доходящий иногда до водевильности, а в других ролях поднимающийся до трагических высот».

В известной мере эта характеристика может быть отнесена и к ее автору, и, вероятно, поэтому встреча столь родственных дарований при постановке «Интервенции» создала замечательный спектакль, надолго вошедший в репертуар Театра имени Вахтангова.

«Картина, быть может, пестрая. Но эта пестрота умышленная, — писал один из строжайших рецензентов Ю. Юзовский. — Краски выбраны для нее подчас неожиданные, контрастные. Драматизированный анекдот. Случайная фигура, появляющаяся на мгновенье, чтобы больше не появляться. Песенка. Драматическая новелла. Игра эпизодов».

Славин-драматург, как и Славин-прозаик, стремился к объемному, рельефному изображению жизни, способному вобрать рядом с драматическими событиями большого масштаба и такую будничную пестрядь, как грустно-юмористическая фигурка аптекаря, сбитого с толку калейдоскопом перемен и понуро жалующегося на то, что люди перестали болеть «нормальными» болезнями и что он уже три года не видел анализа мочи.

Причудливый колорит жизни Одессы в годы гражданской войны, усталость, растерянность, негодование французских солдат, постепенно распознавших уготованную им роль, романтически приподнятые образы подпольщиков и их гибель, — все это давало актерам поистине «редкий материал», как благодарно писал впоследствии, быть может, самый блистательный в артистическом созвездии спектакля А. Горюнов.

«Спектакль должен быть таким, — мечтательно сказал однажды Славин, — чтобы, посмотрев его, зрителю хотелось петь, драться, любить, мстить, строить, работать».

И такого эффекта он сам добивался и как драматург, и как автор появившейся в начале Великой Отечественной войны повести «Два бойца» (первоначальное название — «Мои земляки»), на основе которой родился широко известный одноименный фильм.

Перечитывая сейчас эту повесть, писавшуюся в осажденном, голодном Ленинграде конца 1941 года, и вспоминая кинокартину, где славинский талант снова вдохновил актеров, благодаря чему возник незабываемый дуэт Марка Бернеса и Бориса Андреева, думаешь, что маленькая книжка «Два бойца» оказалась тогда на самом стрежне литературы, пытливо приглядывавшейся к герою войны и стремившейся познать его душу, характер, секрет его героизма и стойкости. И как ни различны направления и жанры, как ни специфически окрашены «стрелы южного красноречия» одессита Аркадия Дзюбина, но уже что-то «теркинское» проступает в облике этого острого на язык, гораздого на выдумку, храброго и самоотверженного бойца.

Я говорил о самых значительных вехах творческого пути писателя, о тех его произведениях, которые особенно запомнились людям нашего поколения, вписались в их духовный мир, в саму их личность.

Но и любое другое из многочисленных произведений Льва Славина всегда привлекало к себе внимание широкого круга читателей, будь то исторические повести о Белинском и Герцене, роман «Арденнские страсти» или «скромные» очерки о послевоенной Польше или об Армении. Во всем им написанном ощущаются талант, высокая культура работы над словом, а главное — серьезное, неспешное раздумье над жизнью.

Еще в первые месяцы войны писатель вместе со своим героем Аркадием Дзюбиным горько задумывался над тем, как это Гитлеру удалось так «обработать» души соотечественников, превратив множество немцев в послушные и бездушные орудия своих бесчеловечных планов. Подобные мысли не оставляли Славина и десятилетия спустя, когда он вдумчиво подытоживал все пережитое в этом веке и миром, и нашей страной.

«…маленький, подленький человечек, — размышляет один из немцев в „Арденнских страстях“ об активном деятеле СС. — И откуда Германия выгребла их в таком количестве? Самое ужасное в том, что всегда находится именно столько палачей, сколько им нужно».