Ардагаст и его враги

   Особой непреклонностью отличалось тщательно выбритое лицо седовласого. Только он вместо заколотого под горлом плаща носил белую с пурпурной каймой сенаторскую тогу, аккуратно, по всем правилам обернутую вокруг тела. Но взгляд его серых глаз светился не чопорным упрямством, а умом и доброжелательностью. На белизне тоги выделялся янтарный амулет - тот самый, со стрекозой. Примечателен был и стоявший рядом крепко сложенный человек. Курчавой русой бородой и звериной шкурой на плечах он напоминал Геракла, только шкура была не львиная, а волчья, и лицо - не добродушное, а настороженное, даже хищное. Все восемь были при мечах, а вдоль стен городка стояли дружинники с копьями.

   Витол первым соскочил с грифона и бесцеремонно обратился к человеку в тоге:

  -- Здравствуй, Палемон! Я прилетел сказать тебе, что был не прав: Йодза убил Перкунас. Ты для такого слаб.

  -- Ты уже говорил это.

  -- Из-за твоей стрекозы. А теперь говорю сам. - Литвин достал из-за пазухи гагат. - Видишь? Теперь твой оберег - простая побрякушка. Для меня и для этих посланцев царя росов. Вот Вышата, великий солнечный волхв. А это твои соплеменники: Хилиарх, царский казначей, и Каллиник, коммагенский царевич.

  -- Привет тебе, сенатор Публий Либон, достойный муж! - горячо сказал молодой коммагенец.

  -- Да, так меня звали там, куда я уже не вернусь, - сдержанно кивнул Палемон. - А вот те, кто разделил со мной добровольное изгнание: Проспер Цезарин, Урсин Юлиан, Гектор и Юлиан, прозванный здесь Дорспрунг. Эти юноши - мои сыновья. Порций - его тут зовут Боркус - родился еще в Риме, а Кунас и Спера - уже здесь, от Пояты, княжны племени самбов. Но идите же в мой дворец, уважаемые послы! Мое племя следует обычаю литвинов: сначала накормить гостя. Мои рабыни готовят неплохо, хоть и не сравнятся с покойной Поятой.

   Гости и хозяева вместе направились в терем. Дорспрунг - бородач в волчьей шкуре - подмигнул Хилиарху так, что грек сразу понял: его узнали. И узнал тот, с кем ему меньше всего хотелось встретиться: знаменитый разбойник Кентавр. Восемнадцать лет назад Хилиарх взялся сбыть его добычу - индийские рубины и резную слоновую кость - и скрылся с вырученными деньгами. А вскоре Кентавр исчез со всей шайкой, потом вроде бы объявился в Британии и там погиб... Или то был другой Кентавр? Прежде пройдоха Хилиарх подумал бы, как сбежать или выгородить себя враньем. Теперь же грек готов был подставить горло под нож грозного разбойника, лишь бы не сорвалось посольство росов к князю-сенатору.

   Дворец Палемона мало напоминал жилье римлянина, тем более знатного. Длинный стол, вместо пиршественных лож - лавки. На полу - медвежьи шкуры, на стенах - головы зубров и туров, лосиные рога, всевозможное оружие - рогатины, мечи, секиры, щиты, кольчуги. Все сурово и просто, даже вместо печи - открытый очаг. На столе глиняные миски и горшки соседствовали со стеклянными и серебряными кубками. Простыми были и кушанья: мясо лосей и вепрей, жареное или запеченное в тесте, пироги с сушеными ягодами, рыба. Пиво и мед - в изобилии, но вино, похоже, держали только для гостей.

   И все же в углу, над домашним алтарем, стояли на полках бюсты предков Либона, а подлокотники его кресла были выточены в виде сфинксов. Среди охотничьих трофеев висела большая картина, изображавшая убийство Цезаря, а рядом - вычерченная на коже тура карта Янтарного берега и соседних земель. Над бюстами стояла небольшая статуя из позолоченной бронзы: богиня на троне, с рогом изобилия и змеей в руках. Оба эллина сразу признали в ней римскую Добрую Богиню.

   Пока гости насыщались, сенатор рассказывал:

  -- Как я здесь оказался, вы, видно, уже знаете. Не думайте только, что я спасался от позора или от выходок кесаря. Нет, я замыслил большее: в далекой варварской земле возродить Рим - тот, о добродетелях которого в нынешнем Риме вздыхают все, кто еще не потерял всякую добродетель. Вздыхают и поносят чужеземцев, развративших Вечный Город. (При этих словах Кентавр хмыкнул, в упор взглянув на Хилиарха). Но разве не мы, сыны Ромула, веками только и делали, что покоряли, грабили, обращали в рабство? Мы свозили отовсюду добычу и рабов, а вместе с ними - все пороки, все извращенные учения и мерзкие культы, до каких способен опуститься смертный.

  -- Но останься Рим городком на Тибре или даже небольшим царством, его бы покорили, как мою Коммагену, - заметил Каллиник.