Ардабиола (сборник)

Когда четыре провинциальные леди, оставив свои корзинки и чемоданы в хилтоновских номерах, потрясших их воображение мраморными ваннами, вделанными в пол, наскоро приняли душ, причесались и попудрились, менеджер ввел их в банкетный холл, где толпились журналисты, и к мамам бросились сыновья, обнимая их самым искренним образом, но в то же время уже с выработанной инстинктивностью поворачиваясь в момент объятий к объективам. Мамы растерянно моргали от вспышек и непроизвольно прижимались к сыновьям. Кадры получились.

— Думали ли вы, что ваш сын станет рок-сингером? — спросили маму из Сиатля.

— Нет, — ответила она, только сейчас разглядев как следует своего черноволосого сына с библейскими глазами и несколько испуганно удивившись его латаным-перелатаным джинсам: неужели у него нет денег, чтобы одеться более прилично для такого торжественного момента, когда столько важных, гораздо лучше одетых джентльменов собрались ради него. Ее также поразило, почему он на таких высоких каблуках — он и сам был не маленького роста, и почему его худая, дергающаяся по направлению к фотокамерам шея увешана гирляндами бус, более подобающих женщинам, а на лбу, как у индуски, алое пятнышко.

— Кем бы вы хотели видеть вашего сына? — не отставали репортеры.

— Не знаю. Мне бы хотелось видеть его счастливым, — ответила мама из Сиатля.

Ответ понравился. Так просто и должна была отвечать Америка в лице мамы из Сиатля.

Маму из Детройта спросили об Уотергейте. Она не смутилась и ответила твердо:

— Я не верю, что наш президент может быть нечестным…

Часть собравшихся встретила это аплодисментами, часть — снисходительными улыбками.

Мама из Нашвилла была уклончива:

— Кто его знает…

Мама из Аризоны была более определенной:

— Сейчас столько мошенников, что я ничему не удивляюсь…

Мама из Сиатля сказала, что она в этом ничего не понимает, и виновато взглянула на сына — не подвела ли она его. Сын успокоительно кивнул. В непонимании всегда есть преимущество.

Супершоу началось прежде, чем началось. Менеджер все точно вычислил: гавайские юнцы и девчонки в майках с портретами «Хвостатых» брали спорт-палас штурмом, сметая контролеров и полицейских. В зале нельзя было разобраться, у кого есть билеты, у кого нет, кто на чьем месте сидит. У каждого проникшего в зал было такое предварительное торжество в глазах, как будто вот-вот начнется главное событие эпохи.

Накаляя страсти, оглушительно верещали трещотки, гремели барабаты, трубили трубы. Менеджер еле приткнул четырех мам в дополнительном ряду, и они затравленно озирались среди заранее бушующей магмы поклонников их сыновей. Погас свет, вызвав ликующий вой уже слегка передержанного ожидания. Над тысячами голов лилово блеснули прожектора, выхватив из мрака гигантский экран над сценой. На экране причудливо заплясали какие-то странные узоры, перемежавшиеся то документальным кадром с солдатом, падающим на вьетнамскую землю и придерживающим свои вывалившиеся кишки трясущимися руками, то крупным планом женского соска с торчащими вокруг волосиками, то мощным бегом бизонов по прерии, то босой ногой, шевелящей сквозь дырку в кеде отчетливо грязными пальцами.

— Что это? — в ужасе спросила не понимавшая, где же ее сын, мама из Сиатля у восторженного, хлюпавшего чуингамом юного гавайца, чьи глаза мерцали с ней рядом в темноте.

— Психоделия, — надменно пробурчал он сквозь жвачку и тут же, вскочив с места, дико завопил — на сцене появились кумиры, размахивая электрогитарами. Но завопил не только он, а весь пятнадцатитысячеглоточный зал, став огромным косматым бизоном, смертельно раненным радостью лицезрения идолов, казавшихся на сцене такими крошечными по сравнению с их лицами в многоразовом увеличении, одновременно проецирующимися над сценой на экране. Юноша с библейскими глазами подошел к микрофону и попытался что-то сказать — видимо, объявить первую песню. Однако истерический энтузиазм не прекращался, а все увеличивался, заглушая его слова. Лицо юноши на экране сначала было счастливым, но потом стало растерянным. Тогда он все-таки начал петь, но не было слышно ни музыки, ни голоса — все перекрывал рев толпы. Мамы ничего не понимали: почему толпа не хочет слушать их мальчиков, почему все эти люди вокруг беснуются и кричат так, как будто пришли на собственный концерт. Мамам хотелось услышать, что поют их сыновья, ведь мамы потому и прилетели, но это было невозможно.