Читаем Ардабиола (сборник) полностью

— Ой, да ты обиделся на меня… Как дите, прямо как дите… И почему это Бог тому мордовороту-охальнику голос дал, а не тебе… — Тут Груня осеклась. — Да и у тебя голос, наверно, хороший. А может, даже и лучше, чем у него… Только голос твой изнутри еще не вынутый.

— Как это — не вынутый? — всхлипывал Сережа, но уже утихал.

— В горле он застревает… Ты его дальше горла не пускаешь. А поют грудью. Только почему и ты по-иностранному поешь? Что, у нас русских песен не хватает?

— Я, может, спел плохо, но это хорошая песня, — сказал Сережа. — Ее поют американские прогрессивные студенты…

— Какие? — переспросила Груня. — Негры, что ли?

— Почему негры? И белые тоже есть прогрессивные.

— А о чем же поется в этой песне?

— Припев там такой:

Мы победим,Мы победим,Мы победим однажды.

— Ишь, ты… А я и не поняла. Теперь все ясно. А по-иностранному напой… Только тихонечко…

Сережа напел.

И вдруг случилось чудо: Груня сразу повторила без слов эту мелодию редким по красоте грудным голосом, поднимая ее все выше и выше, так что песня расширилась, окрепла, стала больше этой избы, только теперь уже нельзя было понять, чья это песня — американская или русская.

— Хочешь, еще спою? — спросила Груня. — Мамину, покосную.

— Хочу, — покорно ответил Сережа.

И Груня запела:

Как на покосе, да из-под бровкиупало сразу три слезы.Одна присела на литовкеи просит: «В город отвези».Как на покосе, да вот что сталось,слеза вторая говорит:«А я в деревне век останусь,где твой отец в земле зарыт».А третья скачет, а третья скачетда по нескошенной траве,совсем не плачет, совсем не плачет,у ней лишь радость в голове…

— А почему ты говоришь, что эта песня — мамина? — спросил Сережа.

— А ее мама придумала. Она любила песни придумывать…

— Сама писала?

— Да нет, какой там писала! Она неграмотная была. Придумывала. В уме, значит, складывала.

— А она жива?

— Я же тебе сказала: ни о чем меня не спрашивай… День у меня сегодня особый… Давай я тебя петь поучу…

— У меня не получится, — понурился Сережа.

— Как это — не получится? У того мордастого получилось, а у тебя — нет? Только пойдем на крылечке посидим. Крылечко — оно помогает.

Поняв, что Сереже трудно подняться, Груня приподняла его, как перышко, поставила на ноги, вывела на крыльцо. Они присели на ступеньке, и со всех сторон зашептала, задышала ночь.

— Слышишь? — спросила Груня.

— Слышу…

— Дай я тебе на плечи мой платок накину. Да не бойся ты, я не кусаюсь… Ночь-то как дышит! Вот ты и попробуй спеть так же, как ночь дышит… На звезды смотри. Когда на них смотришь, они голос как будто вытягивают. Только не кричи, а потихоньку начинай. Голосом дыши, чтобы из глубины выходил…

— А что будем петь?

— А что хошь, хоть твою иностранную.

— А может, песню твоей мамы?

— Понравилась? Можно. Только не сразу заступай, а за мной. Да не на меня смотри, а на звезды.

И Груня начала:

Как на покосе, да из-под бровки…

Потом ее рука тихо-тихо коснулась Сережиного плеча под платком. И Сережа, глядя на звезды, как учила Груня, запел, вторя ее голосу:

…упало сразу три слезы.

Звезды действительно словно вытягивали голос, и он сливался с голосом Груни, с окружавшими их журчаниями, шелестами, вздрагиваниями природы. Сережа не заметил сам, что песня кончилась, и как будто еще продолжал петь, хотя уже замолчал.

— Ну, видишь, как у тебя все получилось, — сказала Груня. — Это потому, что у тебя душа чистая.

— Откуда вы знаете?

— Сразу видно, — ответила Груня. — Давай еще что-нибудь споем. С тобой петь хорошо. Правильно я того мордоворота отхлестала.

И они еще долго сидели на крыльце, и Сережа пел песни, многие из которых он никогда нигде не слышал. А потом Груня повела его за руку в избу, уложила, как ребенка, принесла ему в ковше на этот раз воды, и его зубы счастливо и неверяще стучали по холодящему краю ковша, пока она раздевалась рядом, повторив еще раз в темноте свою так и оставшуюся неразгаданной фразу: «День у меня сегодня особый…»

Груня отвезла его на лошади к палаткам рано утром, когда конские бабки окунались в стелющийся по низинам туман, крепко поцеловала, сказала с неожиданной жалостью: «Не испортили бы тебя…» — и, хлестнув ивовой веткой лошадь, исчезла. Сережа успел нырнуть в спальный мешок так, что никто не заметил, а через пятнадцать минут уже прозвучало энергичное коломейцевское: «Подъем!» Ситечкин попробовал было похихикать и любопытствующе потолкать Сережу в бок, но коломейцевский презрительный взгляд остановил Ситечкина. Когда геологи вернулись с поля, повар с особым значением в глазах отвел Сережу в сторону и показал ему на берестяной короб. В коробе было несколько жбанов, до краев заполненных светлым искрящимся медом.

Перейти на страницу:

Похожие книги