Арбатская повесть

Наблюдение не случайное. Приглядитесь пристальнее к удивительному по мастерству листу художника «Эскадра Ушакова перед боем». Кажется, здесь совмещено несовместимое: спокойно разлитое над миром волшебство ночи и тревожное ощущение, что вот сейчас, через несколько мгновений все изменится: огонь корабельных пушек превратит это волшебство в ад, и с грохотом падающих мачт, с ревом пожирающего дерево огня пойдут на дно корабли с надменными янычарскими именами. Но я хотел бы обратить внимание и на другое. Знатоки флотской старины не перестают восхищаться, с каким знанием дела даны в гравюре и строй кильватерной колонны ушаковской эскадры, и такелаж ушедших в небытие парусных гигантов, и пушечные порты, и то немаловажное для моряка старого флота обстоятельство, которое отличает в его глазах знатока от дилетанта, а на языке старинных книг звучит для нынешнего юношества музыкой:

«…Коренной конец браса нижнего марса — рея крепится на такелаже бизань-мачты, а ходовой продевается в блок под салингом».

— Много месяцев работал в архиве Центрального военно-морского музея, — признается художник, когда я придирчиво допытываюсь, как, говоря словами отца флота российского Петра, «могла приключиться точность сия».

А знаменитый бибиковский портрет Ушакова. Не знаю, может быть, реставрированный нашим знаменитым Герасимовым портрет прославленного флотоводца ближе к «оригиналу». Но на листе, передающем настроение старых гравюр, и в избранном художником психологическом ракурсе, подчеркивающем мужество и какую-то неизмеримую усталость человека, — в таком «бибиковском» Ушакове нет пышной парадности. Здесь уловлены какие-то глубинные народные и человеческие движения души флотоводца. И хотя иконография его крайне мала и противоречива, веришь гравюре так же, как, скажем, шмариновской интерпретации Петра.

Речь идет, естественно, не о скрупулезном внешнем копировании оригинала: вероятно, здесь у Герасимова найдется больше антропологических аргументов в свою пользу. Я говорю о духе времени, о постижении русского характера.

Как-то, перелистывая книги в библиотеке художника, я обратил внимание, какое почетное место уделено в этом собрании гравюрам Дюрера, Хогарта, офортам Рембрандта, литографиям Довье, эстампам Стенлейна, Агина. И, конечно, Павлова.

Я заметил, Бибиков работает исключительно на линолеуме — материале, дающем удивительные возможности художнику.

— Виктор Сергеевич, вообще-то Павлову многие наши мастера должны быть благодарны.

— Да, и я в том числе. И не только как учителю. Это один из первых художников России, кто серьезно занялся линолеумом как материалом для гравюры.

Кажется, в немыслимо далекие теперь уже годы пришел мальчишка Бибиков, самоучкой решивший попробовать свои силы в гравюре, к Ивану Павлову в его знаменитый в то время домик на Якиманке. Что же, о лучшей школе для молодого художника нельзя было, и мечтать!

И Иван Павлов, а впоследствии Николай Шевердяев, автор первой линогравюры в России, не ошиблись в своем ученике.

Шевердяев любил гулять по ночной Москве. Вместе с Бибиковым они часами бродили кривыми арбатскими переулками. А Шевердяев умел рассказывать. И словно наяву поднимался вместе с ним Бибиков по старым скрипучим лесенкам в мансарду, где создавал свои доски непревзойденный русский офортист Мате. Бродил по тусклым набережным Сены. Спорил об искусстве в монпарнасских кабачках.

— Искусство — это и неизлечимая болезнь, и величайшее счастье, — размышлял учитель. — Даже в любви человек не может найти себя до конца. Что бы знали о Саврасове и Левитане, не будь их полотен? Да разве только о них?! О России бы меньше знали!.. А по было бы Пушкина, Толстого, Глинки… И Россия уже не была бы той Россией, которую мы знаем с детства… Да разве только мы!.. Понимаешь, какая тут связь!

Бибиков слушал, до рези в глазах рассматривал по ночам рисунки и эстампы старых мастеров. Где она, эта заколдованная тайна, делающая чистый лист бумаги и поэмой и песней?

И Виктор Бибиков нашел эту тайну… в линолеуме. Этот материал не требует сложного оборудования, то есть печатного станка, ему не нужны химикалии. Тут большие возможности быстрой, оперативной работы. И сейчас, отправляясь в творческие поездки, художник берет с собой резцы. Наряду с этюдами и зарисовками он выполняет часть работ в материале.

Это — сейчас. А было…

Линолеум отлично «держал» линию. Но этого мало! Нужно было извлечь из него все звуки, краски и полутона, которые звучат в твоей душе и просятся на лист. Часами шлифовал Бибиков линолеум искусственной или морской пемзой до зеркальной поверхности, работал до изнеможения, пока стамеска и штихели не стали давать линии и полутона, не звучащие диссонансом с задуманным.

Но это — техника… Другой художник, Дмитрий Моор, просто Стахеевич, как его все называли, учил Бибикова другому — партийному отношению к искусству, идейной направленности работ.