— А этот афоризмик чего стоит, — прокукарекал Никифор Грач: — «Чтобы построить новый Рим, надо разрушить старый…» Я согласен. Он трус. Пусть попробует написать романчик про Лужкова. Осенью он, говорят, уходит на федеральный округ… и уводит всю свою команду, оставляя в наследство Шанцеву не показавших себя бюрократов и префектов. Вот бы романчик написать. Роман-предвиденье… Ведь какой пропадает типаж! Я так и вижу Юрия Михайловича в римской тоге на заседании сената. Он опоздал родиться на тысячу лет. У него и облик не современного человека. Кепка ему не к лицу, а вот трезубец в руке — в самый раз.
— Какой он к черту римлянин, — зашипел, дрожа от негодования, Заболотов-Затуманов, — грозился восстановить Колизей. Тоже мне строитель… Итальянская мафия тоже построила половину домов в Риме на продажу, а пустыми стоят… Нет денег у народа. Красно яблочко снаружи, а внутри червиво…
— Да уж, о Лужкове было б не зазорно романчик написать, — важно поморгал белесыми ресницами Арсений Ларионов. — Тут нужно большое гражданское мужество. И фамилию надо изменить. Затаскает потом по судам. Мстителен, как халдей.
— Так в чем же дело, Арсений Петрович! — встрепенулся Любомудров. — Тебе и карты в руки, тебе и честь…
— Да, да, Арсений, выдай на-гора убийственный роман, — подхватил Заболотов-Затуманов, яростно двигая Ноздрями над серебристой щеточкой усов. — Сперва загрузим журнал «Честное слово». Мэрия скупит весь тираж. Вот и бестселлер! После такого бестселлера Москомимущество Нас и пальцем не тронет, а то накатим на них романчиком «Недвижимость»…
— Нет, братья, не потяну я, — польщенно вздохнул и пожевал сиреневыми губами Ларионов. — Я — бытописатель равнинный. Я — ландшафтник, деревенщик. Мой мотор — ностальгия. А что Москва? Пыль, гарь, тлен… Хруст костей… Грызня гиен… Писать о таком — надо иметь здоровую печень. А у меня она шалит. И шипы на пятках растут от пестицидов. Да и материала у меня маловато. А выдумывать не умею. Быт — он и есть быт. А тут — политика… Заберешься в лабиринт души Юрия Михайловича, да и сгинешь там в потемках, задует холодом свечу. Нет, не по сердцу мне этот материал. Поищите другого закройщика… Это полотно для молодых. Я старый зубр. Да и не во мне суть… И не в романе о Лужкове, хотя он очень нужен стране. Мы здесь собрались, чтобы подумать, как всколыхнуть залегших на дно, потерявших веру в себя писателей. Ведь их в Москве тысячи. Какой кладезь талантов! И никому не нужны. Обиделись. Молчат. И ни одного русского Веллера. Ни одного Севеллы, Сциллы, Харибды… Вот ведь тоже темы для романа, почище чем образочек Лужкова. Мы должны изыскать средства и учредить премию за остросоциальный роман. За сатирический роман. И учредить свои ордена. Нам не нужны ордена Купцова.
— Дай я тебя поцелую, Арсений, — прослезился Никифор Грач. — Славно, славно ты сказал. Даже меня, старика, проняло…
— Это верно, ордена Купцова нам не нужен, — поддержал Понедельников. — К черту орден Гаршина с мечами, к черту ордена «ССС»… Мы учредим орден Суворова!
— Но он же не писатель? — удивился критик Доброедов.
— А может, он в душе писателем был, — усмехнулся Любомудров. — Лично я не возражаю… Сейчас разгорается война… И орден Суворова сгодится в самый раз. Но почему мы сводим разговор только к сатире, только к юмору? Россия ждет новую идеологию. Идеологии в стране нет никакой. Неизвестно, какому молиться богу… Молодые философы проповедуют язычество, ведизм…
Да как же неизвестно?.. Это вы бросьте, — сказал Заболотов-Затуманов. — Газеты надо читать. Вот на прошлой неделе была опубликована статья в газете «Время МН» министра культуры Швыдкого. Ему все ясно. Он предлагает нам идеологию, придуманную Немцовым: «Нормальная жизнь в нормальной стране».
Писатели дружно засмеялись. Понедельников полез в карман за папиросами.
— Вот ведь тоже юморист, оказывается, наш министр культуры, — мелко, дробно хохотнул Никифор Грач. — А что такое «нормальная» жизнь? У «голубых» она своя, у наркоманов своя, у воров свое понятие о ней, у пенсионеров свое… Да и как понимать — «нормальная страна»? Назовите мне страну, которая назовет себя ненормальной…
— Разве что нынешняя Россия, — сдержанно улыбнулся Доброедов. — Именно потому, что у русских, как всегда, хватит мужества высмеять самих себя. Немец ни за что не станет высмеивать Германию. Назовите мне немецкого писателя-юмориста? Великая Германия — непогрешима. Политики ее погрешимы, да. И политика может быть погрешима. Они приняли покаяние, отреклись от нацизма. Но боже упаси сказать, что Германия или Англия — страна абсурда. И только Россия, нынешняя Россия, имеет мужество это признать…
— Но ведь от абсурда до гениальности всего один шаг, — тихо проговорил деревенщик Куковеров. — Мы расчистили площадку. Пора строить…
— Пора запрягать коней, — сумрачно улыбнулся Заболотов-Затуманов. — Но все же, браты, мы не правы в одном…
— Только в одном? — хохотнул Никифор Грач.